Обреченные - Чак Паланик Страница 4

Вместо Рождества мы праздновали День Земли; отмечали День рождения Свами Никхилананды сидячей медиацией дзадзен. Иногда плясали голышом с бубенцами на лодыжках под старыми секвойями: их ветки были густо увешаны замызганными гамаками и ведрами-туалетами экологических активистов – те в знак протеста селились на деревьях и обучали сов методам пассивного сопротивления. В общем, можешь себе вообразить. Не Санта-Клаус, говорили мама с папой, а Майя Анжелу [2]следит за тем, хорошо ведут себя детки или нет. Доктор Анжелу, предупреждали меня, ставит галочки напротив имен на длинном свитке из конопляной бумаги, и, если я сейчас не стану ворошить свою компостную кучку, десерта из водорослей на сладкое не получу. Мне-то лишь хотелось знать, что это важно для кого-нибудь мудрого и не производящего парниковых газов вроде доктора Майи, Ширли Чисхолм [3]или Шона Пенна. Но Рождеством тут и не пахло. Когда ты умер, то понимаешь: вся эта гринписовщина – чепуха, а правы были те самые пристукнутые Библией, которые пьют стрихнин и берут змей на руки.

Нравится это кому или нет, но дорога в ад выложена экологически чистыми половицами из бамбука.

Поверь, милый твиттерянин, я знаю, о чем говорю. Пока мои во плоти живущие мама с папой добрую часть года жгли соевые свечи да молились Джону Риду, я была мертва и узнавала, как все устроено на самом деле.

21 декабря, 8:06 по восточному времени

Одна на вечеринке в честь моего возвращения домой

Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)

Милый твиттерянин!

Я не из тепличных девочек-домоседок, однако в свете нынешних обстоятельств жажду укрытия в старом семейном гнезде. Пентхаусом в отеле «Райнлендер» мои родители владели сколько я себя помню. Там, на шестидесятипятиэтажной высоте над Лексингтон-авеню напротив «Блумингсдейла», я первым делом закроюсь в своей старой спальне среди мягких игрушек и романов Джейн Остин и до следующего Хэллоуина буду смотреть по кабельному «Вверх и вниз по лестнице». Может, перечитаю «Сагу о Форсайтах». Вроде ничто не мешает: если верить гламурной прессе, мои родители теперь в море на своей трехсотфутовой яхте «Пангея Крусейдер». Прямо сейчас они в Беринговом проливе пытаются помешать плавучему рыбозаводу истреблять касатку, голубого тунца или еще какой вымирающий супер-пупер-деликатес для суши. Всю эту возню доснимают к маминому новому фильму «Кашалоты в тумане»; она играет там отважного гидробиолога (а-ля Дайан Фосси [4]), которого во сне протыкают гарпуном безжалостные японские рыбаки. Съемки заканчиваются на следующей неделе, а гламурная пресса пишет, что «Оскар» фильму уже обеспечен.

Поверь, для мамы это не совсем игра: ее столько раз били во сне гарпуном, что не сосчитать.

И в ответ на похабный комментарий, который только что оставил Леонард-КлАДезь: да, в фильме есть три момента (очередной эксклюзив от гламурной прессы) со знаменитой на весь мир маминой грудью – в сценах, где голая мама блаженно плавает со стадом дружелюбных кашалотов.

Для вас, будущих покойников, кинофильм – плоская зримая реальность со звуком, но без запахов или тактильных ощущений; ровно то же для нас, духов, мир живых. Я могу перемещаться среди людей, их движения и шум обтекают меня, но живые видят меня не более чем актеры на экране – зрителей. Рискую показаться совсем уж жалкой – толстой семиклассницей-очкариком в школьной форме, – но я прекрасно знаю, каково чувствовать себя невидимой. А вот принять тот факт, что физические преграды мне теперь не помеха, – тут надо куда больше терпения. Я прохожу через швейцаров и закрытые двери холла так же просто, как вы сквозь дым или туман, и ощущаю разве только легкую щекотку в призрачном горле или дрожь по всему телу.

Есть и недостатки: люди не только смотрят сквозь меня – они сквозь меня проходят. Это не случайный физический контакт, тебя не просто щупают. Внутрь тебя по-настоящему проникают. С тобой смешиваются. Тебя оскверняют физиологией этих делающих покупки, едящих, блудящих кусков одушевленного мяса. Ты чувствуешь в себе ту же пакость, муть и дезориентацию, что и досмертный идиот, который в тебя впилился.

И да, я всерьез намерена пользоваться словами вроде «дезориентация» – привыкай. Пусть я мертвая жирная корова, но я не буду изображать дурочку только потому, что у тебя Ctrl+Alt+Комплексы по поводу твоего подросткового лексикона. И не-не-не, я определенно не намерена пользоваться интернет-сленгом. Джейн Остин сознательно не оживляла свои ироничные повествования эмотиконами, оттого и мне не пристало.

Повторюсь: к посмертной жизни привыкать и привыкать. К примеру, гостиничные лифты. Глупые люди просто берут и втискиваются в кабинку. В «Райнлендере» я ехала в пентхаус, стоя наполовину в толстой, напичканной коллагенами тетке, сбежавшей в Штаты от налогов, а наполовину в ее вертлявой чихуа-хуа (из тех, с выведением которых явно перестарались). Ощущение такое, будто плаваешь в минералке, смешанной с силиконом. Я чувствовала соленый вкус ее ботокса, от забродивших бета-блокаторов в ее крови у меня кружилась голова, я стояла в теплой ванне из химикатов, составляющих чихуахуа, – о боги! Шестьдесят пять этажей подряд я пропитывалась мексиканской собачкой – скорее бы в душ и отмыть шампунем призрачные волосы.

Я просачиваюсь в коридор сквозь дверь, помеченную «ПХ» (без соседей, держать животных нельзя, курить – тоже), и вступаю в холл пентхауса. Впервые с самого прибытия в унылый Нью-Йорк я оказываюсь в совершенной тишине. Машины не сигналят. Назойливые досмертные не трещат по мобильным на всех языках ООН. Центральная гостиная заставлена мебелью, каждый стул, стол и книжный шкаф – в чехлах от пыли. Даже люстры обернуты белой марлей: ткань внизу собрана в пучок и свисает прозрачными хвостами эктоплазмы. Впечатление такое, будто я попала на тихую тусовку к толпе привидений, только мультяшных, нацепивших на себя простыни, чтобы зловеще повыть. Это сборище призраков – словно диковатая тематическая вечеринка по случаю моего возвращения, правда, устроили его, чтобы надо мной посмеяться. Съезд духов великих и малых. Откровенно говоря, я Ctrl+Alt+Обижена столь нечутким приемом.

По старой привычке – мама блюла такие порядки во всех наших домах от Манагуа до Токио – я разуваюсь у двери.

Из огромных окон за вышеупомянутым суаре лжепривидений открывается вид на архитектуру Манхэттена. Плотно стоящие здания – мрачные небоскребы – крайне напоминают ряды серых надгробных плит. Башни, набитые людьми, смахивают на обломанные колонны, шпили и обелиски, на выставку памятников, которыми отмечают захоронения. За окнами лежит гигантский погост. Большое Яблоко. Разросшийся склад будущих покойников.