Провидение - Валери Тонг Куонг Страница 4

В двадцать два года она вышла замуж за невыносимо самодовольного типа, хотя родители приняли его как героя – он же приручил мегеру, а это вам не пустяк. Мне только что исполнилось двадцать семь, и его появление в моем жизненном пространстве стало для меня сигналом к уходу.

– Я хочу правду, Мартен.

Яснее говоря, я хочу знать, когда сдохну. Не увиливай. Мне нужен как можно более точный прогноз. Никаких «примерно» и «почти». Приведи мне статистику. Валяй. Ты же знаешь, я человек цифр.

Он вздохнул.

– Мы сделали все, что могли, можешь не сомневаться. Но болезнь нас опередила. Если бы нам удалось обнаружить ее признаки раньше, но тут… как тебе сказать, Альбер…

Я предлагаю называть вещи своими именами. Это слово – метастазы – стоит у тебя поперек горла, верно, Мартен? Я и сам никогда не слышал, чтобы его произносили, не понизив голос – все, включая врачей. Так что нет нужды в разглагольствованиях, операция на яйцах была всего лишь закуской? Согласен. Теперь перейдем к основному блюду. Ну, давай, объявляй.

– Несколько месяцев. Самое большее год, но это в лучшем случае.

Вот черт. Маловато все-таки. Я считал, что окажусь покрепче. Мой живот выдерживает новость лишь наполовину и завязывается узлом.

О чем думаешь, когда остается всего год, чтобы заставить работать свой мозг, конечности, сердце? Я могу вам сказать, поскольку отныне знаю это. Пропустим фазу страхов, несогласия, неприятия. Конечно, ты какое-то время мечешься, упираешься – тоже не слишком долго. И начинаешь думать о своем СЛЕДЕ, о том, что оставишь после себя. Задаешь себе вопрос: а что от меня останется? От моей души? Предчувствуешь, что после того как будешь обращен в пепел и развеян по ветру, сможешь задержаться в памяти других людей, в лучшем случае, еще на несколько лет. Но не соглашаешься так легко исчезнуть с карты мира – и тогда пытаешься воздвигнуть себе собственный памятник.

Я не построил домашний очаг. Старательно разбивал все свои редкие любовные увлечения из страха, как бы они не уничтожили меня первыми. Все свои силы я вложил в свои архитектурные чертежи, а потом в свое предприятие. Как говорится, я преуспел: до своего последнего вздоха буду ненавидеть это выражение. Истина лишь в том, что я усвоил. Я посетил множество стран, выучил семь языков, прочитал сотни книг, встречался с тысячами людей. Но ничего из всего этого никогда не могло заполнить зияющую пустоту в животе – ощущение, которое исподтишка охватывало меня и чуть не доводило до слез вечер за вечером. Мое имя красовалось гигантскими буквами на фронтонах зданий в Париже, Вашингтоне, Мадриде и Берлине. Взбиралось голубыми неоновыми огнями на небоскребы Шанхая, Гонконга и Токио. Я был известен, признан, ценим, уважаем. Меня представляли как эрудита, как свободно мыслящего человека и порой даже ставили в пример. У меня больше наград, чем у премьер-министра. Но все тщетно: дыра не затягивалась.

Едва выйдя замуж, моя сестра Клелия произвела на свет мальчика, такого же красивого и белокурого, как она сама, – Дана, к которому моя мать тотчас же воспылала любовью. Мир праху ее, но эта любовь причинила мне такую боль. Говорят, что роль бабушек и дедушек допускает и другую точку зрения, но моя мать за несколько лет предоставила своему внуку больше нежности и внимания, чем мне за всю мою жизнь. Чтобы заслужить ее гордость, я упорно старался попасть в списки лучших учеников, а Дану, чтобы его боготворили, оказалось достаточно просто существовать.

Увидишь ли ты, мама, этот последний поступок, который я посвящаю тебе сегодня? Ради тебя я обеспечу счастье Дана, Клелии и даже ее мужа кретина. Меньше чем через два часа их жизнь перевернется. Они, так плохо скрывавшие свою зависть и досаду, будут теперь пить шампанское и обнимать меня, словно всегда любили. Поскольку все плоды моего труда, моего пота, пролитого за пятнадцать лет, мои произведения искусства, мои счета в банках, моя движимость и недвижимость отойдет Дану и Клелии, и по одной-единственной причине: потому что ты этого хотела.

Если бы только жара не была такой гнетущей. Я планировал пройтись пешком до конторы нотариуса. Хотел почувствовать свои суставы, ощутить почву под ногами, считать шаги, смотреть на решетки, окружающие стволы деревьев, вспугивать голубей, поднимать глаза, чтобы случайно обнаружить какое-нибудь архитектурное чудо на фасаде. Но солнце забавлялось тем, что иссушало мне бронхи. Бедняга Альбер, куда делось твое тело атлета? В свои семьдесят восемь лет ты получал удовольствие, ежедневно качая пресс и постоянно увеличивая нагрузку. А через два месяца выдохся уже после двадцатиминутной прогулки.

В нескольких метрах от меня на стоянке ожидало такси. Похоже, сегодня мне везло: обычно в этот час его невозможно найти.

– Вам куда? – сразу же рявкнул таксист, пока я усаживался. – Предупреждаю, в некоторые кварталы я даже не сунусь, нравится вам это или нет.

Я осадил его взглядом: незачем попусту напрягать глотку; чтобы проявить властность, этого не требуется.

– Это я так, к слову, – продолжил таксист. – После сегодняшнего утра с этой жарой и пробками у меня одни неприятности.

На зеркале заднего вида висел, покачиваясь, какой-то на редкость уродливый, мигающий святой Христофор. Я назвал адрес нотариуса.

– Идет, – сказал таксист, трогаясь.

В конечном счете самым болезненным оказалось время после рождения Дана. При каждом из наших телефонных разговоров ты мне жаловалась: «Твоя сестра могла бы подарить мне внучку! У всех моих подруг полно внучат, а у меня только Дан! Господи, ну когда же она решится?»

Ты ни разу даже не предположила, что я тоже мог бы дать тебе это счастье. Раз или два смутно удивлялась, что я все еще остаюсь холостяком, но не более того. Правда, я и не доставлял тебе повода надеяться на что бы то ни было. И все же это простодушное безразличие надрывало мне сердце. С тех пор как стоит мир и если верить книгам и тому, что я сам видел, матери относятся к своим сыновьям всего двумя способами: это либо полное слияние, когда они лелеют их, чуть не удушая, либо самопожертвование и безграничная преданность. Ну почему я стал исключением из правила?

По мере того как мы ехали, движение становилось менее интенсивным: в шикарные кварталы народ валом не валит, так что задержки тут редки. Таким ходом я приеду на добрых полчаса раньше. Однако когда жить остается всего год, не хочется тратить даже полчаса на листание устаревшего экономического журнала в приемной нотариуса.

– Отвезите меня в «Адорé», сделаем передышку.

– Где это?

– В конце проспекта, чайный салон.

Вечно разрываясь между разными часовыми поясами, нескончаемыми заседаниями, селекторными совещаниями, открытием бирж, административными советами и посещениями строек, мое тело отказалось от простых радостей. Например, отведать пирожное и запить бокалом шампанского.

Водитель доставил меня к дверям из кованого железа. Внутри с десяток человек ждали, когда их обслужат, пожирая глазами витрину. Дикая малина, горький шоколад, роза, фисташка, сто вариаций для чревоугодия. Давай, Альбер, прояви оригинальность хотя бы в этот раз: когда впереди остается так мало времени, стоит рискнуть!