За стеклом - Мэтт Уаймен Страница 4

На момент моего прибытия в Лондон вопрос о деньгах ребром не стоял. Их у меня попросту не имелось. Совсем, даже ломаного гроша. При мне были только молодость, талант и нищета — классический набор выпускника. Я считалась мастерицей проматывать имущество, грубой лестью выколачивать последние крохи из управляющего банком, а потом (когда вечеринка, наконец, кончалась) удивляться: куда это подевались все денежки? Как раз отсутствие наличных, в первую очередь, и вынудило меня искать счастья в столице. Так и вышло, что тем летом Павлов обнаружил меня в один прекрасный день у своей двери. Я ежилась под внезапно хлынувшим дождем, а за моей спиной ждали два туго набитых чемодана и таксист, требовавший оплатить поездку.

— Циско! — воскликнул мой брат и замер в нерешительности. Правда, раньше мы старались видеться в каникулы, но в последнее время делали это исключительно на Рождество, и поэтому его удивление было вполне объяснимым. Я, кстати, тоже удивилась, увидев брата без намотанного на шею шарфа, берегущего его от простуды. Слегка успокоившись, Павлов вопросительно уставился мне в глаза: — Что ты здесь делаешь?

Обеими руками я вцепилась в фальшивый мех своего воротника.

— Одолжи мне шестнадцать фунтов, тогда скажу.

— У тебя неприятности?

— Пока нет, — ответила я, сознавая, что мой багаж все еще во власти таксиста. И хотя мое имущество отнюдь не состояло из узелка на палке и кота по имени Белые Носочки, я сумела проявить поразительное обаяние Дика [2], стоило за спиной моего брата вырасти еще одной фигуре.

— О, привет!

Нос придворного шута на лице Иисуса — вот мое первое впечатление от Слима. Второй неожиданностью стали дреды на белом парне. Следующей — чрезвычайно крепкое рукопожатие. У меня далеко не сразу получилось оторвать от него взгляд, и это, пожалуй, тоже сыграло свою роль. На плечах у Слима болталась скверная гавайская рубаха, расстегнутая нараспашку, — в точности как и извлеченный им бумажник.

— Павлов не носит с собой наличные. — Широко улыбаясь, Слим протянул таксисту двадцатку. — Уверяет, что деньги покрыты слоем бактерий.

— Совершенно верно. — Брат освободил мне проход, и я шагнула на крыльцо, радуясь спасению от дождя. Из кухни в дальнем конце коридора доносилась ленивая музыка. И еще: здесь кто-то совсем недавно жарил сладкий перец. Фантастический запах тепла и нагретого на солнце дерева. Верхнюю площадку венчала дверь с матовым стеклом. Мне стало интересно: увижу ли я, как вечером сквозь него просачивается свет?

— Ну сама подумай, сколько народу мяло в руках эту бумажку, — напомнил о себе Павлов, все еще отстаивавший принципы гигиены. — Высока вероятность также того, что очень многие сворачивали ее в трубочку и засовывали в ноздрю.

Я обернулась как раз вовремя, чтобы заметить, как таксист рассматривает двадцатку Слима на фоне дождевых облаков. Напоследок он потянул ее за уголки, проверяя на прочность, и напомнил моему братцу, что деньги — всегда деньги.

— По количеству передаваемых бактерий, — веско уронил Павлов, — деньги уступают только чиху.

Слим, похоже, смутился и предложил таксисту оставить себе сдачу.

— Дай вам бог здоровья. — Таксист выпустил чемоданы из заточения и с насмешкой и жалостью во взоре проследил, как Павлов втаскивает их в дом. Затем лицо его слегка разгладилось, и он ткнул пальцем в скопище цветочных прилавков.

— Пойду куплю жене букетик.

— Деньги, потраченные с умом, — одобрил Слим. — У нас вы всегда найдете умеренные цены.

Видя, как он показывает таксисту лоток в начале улицы, я вдруг вся засветилась изнутри, сама того не желая. Откровенно говоря, Слим был не совсем в моем вкусе. На глазок я определила его возраст: лет двадцать пять или около. В принципе, по этому параметру проходит, но вот этакие раскованные завсегдатаи пляжей никогда меня не привлекали. Загар, мускулы и, вполне возможно, песок в плавках отталкивали меня. Слишком много было в таких парнях первобытного, неукротимого, они ассоциировались у меня с неприятными приключениями. Вроде того, когда, придя в себя наутро после ночи бурного секса, обнаруживаешь: пропал не только мужчина, но и все ценные вещи в придачу. И все же, несмотря на рубаху, больше подходящую жуликам, и канаты косиц, я разглядела в Слиме нечто говорившее о порядочности. Почти о благородстве. История с двадцатью фунтами, в сочетании с обаятельнейшей улыбкой, сообщили мне о прячущемся внутри добросердечном, заботливом юноше, которому надо лишь помочь выбраться наружу. В конце концов, он отнюдь не походил на человека, привыкшего сорить деньгами. Напротив, судя по внешности Слима, этот жест пробил внушительную брешь в его недельном пособии по безработице, и это меня несколько обеспокоило.