Пограничная зона - Мари-Сисси Лабреш Страница 4

Шатоге умерла. Убила себя, дура набитая, психопатка несчастная! Если она хотела меня растрогать — напрасно старалась. Мне плевать! […] Даже смеяться хочется. Я устал, как жертва аборта.

Режан Дюшарм «Нос, у которого было призвание»

Мне одиннадцать лет, и я смотрю по телевизору «Зануд». Роже Жигер переодет шутом, он лупит палкой по заднице Ширли Теру. Я вижу картинку, но не понимаю смысла. Мне ужасно трудно сосредоточиться. У меня комок в горле, и он растет, превращается в арбуз. Не знаю, чего мне хочется сильнее — заплакать или стошнить. Мир вокруг меня нереален. Стоит мне оторваться от экрана, и все предметы в комнатах начинают двигаться, как стекляшки в калейдоскопе. Вот я и предпочитаю вернуться к телевизору — пока жду. А чего, собственно говоря, я жду? Не знаю. Моя мама только что покончила с собой. Выпила литий, лувокс, далман и валиум — одновременно. И закричала: Я ЛЮБЛЮ ВАС ВСЕХ!

Странный способ выражения любви.

На какое-то время в доме объявили боевую тревогу. Все нервничали: мама кричала, отчим плакал, а люди в телевизоре и вовсе вопили и улюлюкали, потому что Пьер Маркотт должен был вот-вот объявить имя победителя конкурса двойников Элвиса. Я очень хотела узнать, кто выиграл, потому что много недель подряд следила за состязаниями. Но моя мать решила свести счеты с собственной жизнью — да и с нашими тоже — именно в этот момент. Мама вечно мешает мне смотреть телевизор в режиме нонстоп. Сует мне палки в колеса. Она всегда выбирала «удачные» моменты, чтобы творить свои глупости. Она такая, моя мама, жаждет всеобщего внимания для себя одной, хочет быть центром Вселенной. Хуже всего то, что это ей всегда удается, даже со мной. Моя мать — это моя мишень. Я напускаю на нее всех своих букашек-таракашек-жучков-паучков. Моя мама — мой Монреальский Инсектарий. Я натравливаю на нее всех этих тварей, чтобы не видеть, какой могу стать в будущем. Я не хочу быть похожа на нее, вот и сражаюсь. Я ненавижу все, что она любит. Никогда не делаю того, что творит она. Я не хочу быть ею. Niet. Ноу. Нон. Я — не она.

— Быстрее, Сисси! Сделай же что-нибудь! — кричит мне, заливаясь слезами, отчим. — Я не могу остаться — твоя бабушка скажет, что это я заставил ее наглотаться отравы.

Что да — то да, бабушка не упускает ни единой возможности повесить на него всех собак. Он ее «мальчик для битья». Ее козел отпущения. Ее плевательница. Ему она швыряет в голову все, что попадается под руку: стаканы с водой, бутылки «Квина», банки джема, палки, камни — и еще много чего другого. Отчим — ее излюбленная мишень. Что ж — у каждого своя! Она даже спит, положив рядом с кроватью кирпич. Бабушка как-то сказала мне, что если однажды он попробует войти в ее комнату, уж она его «приласкает» — кирпичиком и фонарем! Я так никогда и не видела этого пресловутого фонаря.

Я позвонила в «скорую» больницы Нотр-Дам. Не знаю, как и что делала. Ничего не помню. Мне иногда кажется, что все сделала за меня другая маленькая девочка. Белокурая — как я — девчушка улыбнулась мне, взяла за руку и помогла набрать номер. И говорила тоже она: Здравствуйте, это больница Нотр-Дам? Ага, хорошо. Мне нужна «скорая помощь», потому что моя мама только что выступила, как Мэрилин Монро. И у нее здорово получилось. Все аплодировали. Вот только она не хочет уходить со сцены. Так что давайте, пришлите поскорее машину или съемочную группу, потому что я хочу вернуться к телевизору. Я должна узнать, кто победил на элвисовском конкурсе. А потом эта девочка сказала мне: Пойдем, посмотрим, кто выиграл. И мы пошли смотреть телек.

Я слышала, как открылась и закрылась дверь. Вошли всякие разные люди. Полицейские, детективы, спасатели, врачи. По-моему, в нашем доме никогда не собиралось столько народу. Было здорово похоже на Новый год у моего дяди Мишеля. Вот только праздник это не напоминало, никто не улыбался, у всех были жутко мрачные лица, так что это был печальный праздник. Я не пошла в мамину комнату. Нет. Я осталась у телевизора — досматривать «Зануд». Один полицейский подошел, начал мне что-то говорить, но я не поняла ни слова. Он положил руку мне на голову и улыбнулся. Я видела только его зубы. Один — спереди — был сломан. Мне ужасно хотелось стать крошечной, запрыгнуть ему в рот — прямо на язык — в надежде, что он меня проглотит.

Чей-то голос произнес: Ее дядя посидит с ней. Кажется, это сказала бабушка. Как вышло, что она оказалась дома? Она же ушла за покупками! Надолго. На полдня. Моя бабушка, она как Бог. Она вездесуща. Вот только мужчин ненавидит, говорит, все они — негодяи и думают только о себе: бьют жен, пьют, как скоты, делают детей с кем ни попадя и проигрывают все деньги. Когда я подрасту, поспорю с бабушкой. Поженюсь со всеми мужиками на свете — пусть усрется. Она ведь меня достает каждое утро своими «Мюслями Бран». Ешь, говорит, желудок будет хорошо работать. Мир вывернулся наизнанку, все пошло наперекосяк, но я какаю каждое утро, в одно и то же время — как из пушки. Ну и чем мне это помогает?

В мгновение ока дом опустел — как будто воду в сортире спустили. Маму положили на носилки, и все отправились с ней в больницу. Да уж, пуп Земли! А меня оставили одну. Я не знаю, кто победил на конкурсе двойников Элвиса. Не знаю, умерла моя мать или нет. Не знаю, что со мной будет. Экран телевизора темный, я его выключила. В квартире тихо. Только у меня в животе бурчит. Я голодна — но есть не буду. Во-первых, некому приготовить мне обед, а во-вторых, живот у меня и так переполнен. Внутри меня поселилась пустота. Она на страшной скорости ввинчивается в каждую мою клеточку — быстрее «Тысячелетнего сокола» [2]из «Звездных войн». Я лежу на полу в гостиной, пол холодный, и спина у меня заледенела. Я не встану. Не хочу шевелиться. Пустота такая тяжелая.

Я проснулась в собственной постели. Должно быть, бабушка меня уложила или дядя. Я ничего не помню. Мозги у меня всмятку. Похоже, ночью меня кто-то шмякнул чем-то тяжелым по голове. Проснулась я, потому что на кухне гремели кастрюлями. Моя бабушка, когда моет посуду, ужасно шумит. Она моет посуду, как чертова психопатка.

Всю ночь мне снились кошмары. За мной гнались гангстеры, переодетые Элвисом Пресли, а я не могла сдвинуться с места. Была как парализованная. Ноги свои чувствовала, как бетонные чушки. Мозг пробивали молнии. Голосовые связки отказали. Стоило мне открыть глаза и порадоваться, что мерзкие сны ушли прочь, как из-за угла выскочила реальная жизнь с ее подарочками. Я сразу вспомнила все, что случилось накануне: моя мама, в халате на голое тело, кричит: Я ЛЮБЛЮ ВАС ВСЕХ, мой отчим плачет, у полицейского сломан зуб, на грязном кухонном столе валяются пустые пузырьки из-под лекарств. МАМА МОЯ, МАМА, ТЫ УМЕРЛА — ИЛИ КАК?

Быстро, в кухню.

— Бабуля! Бабуля! Мама умерла?

Бабушка не отводит взгляда от грязной посуды и молчит так долго, что я успеваю заметить, как три букашки просачиваются в старую кофеварку. Бабушка никогда не отвечает мне сразу. Дает помариноваться. Вот я и маринуюсь. Стою — совершенно прямо — в белой ночной кофточке, босиком на ледяном полу. Кожа у меня посинела, я похожа на штрумпфа [3]. Переминаюсь с ноги на ногу, ставлю одну ступню на другую — чтобы согреться и не позволить тварям, ползающим по полу, прикоснуться ко мне.