Зеленые годы - Луис Фернанду Эмедиату Страница 4

Потом я заснул.

Здесь мы будем жить

В Бразилиа мы приехали через два дня, но ни я, ни Силвинья, ни Туникинью не увидели стеклянных зданий. Мы проезжали мимо них на рассвете, когда еще спали, а когда папа нас растолкал, я увидел только бурые деревянные домишки.

— Вставай, соня, приехали, — сказал папа.

Я протер глаза и стал высматривать дворец Алворада, площадь Трех Ветвей Власти, кафедральный собор — все, о чем сообщалось в журнале.

Но ничего подобного не было.

Не было реки, называемой Фисон. Не было солнца, не было золота. Впрочем, солнце вскоре взошло, распугивая тьму и освещая уличную пыль, рассохшиеся деревянные домики, грустных и сонных людей.

Папа посмотрел на нас, рассмеялся и стал болтать без умолку.

— Это Тагуатинга, дорогие мои. Здесь мы будем жить. Бразилиа — вон там, и мы когда-нибудь туда переедем. А пока обоснуемся тут, в этом дерьме.

Мама попросила папу, чтобы он не выражался, а он, назло ей, снова выругался. Тогда мама засмеялась, покачала головой и произнесла вслух: дерьмо. Туникинью попытался повторить это слово, но с его уст сорвалось нечто невразумительное. Все мы засмеялись, а папа отворил дверь нашего дома.

Это был четырехкомнатный деревянный дом с удобствами во дворе. Первой, широко ступая, вошла мама, за нею проследовал папа. Когда мама оказалась к папе спиной, он рассеянно поднял глаза и ущипнул ее за попу.

— Антониу! — возмутилась мама. — Больше так не делай!

А папа, глядя на всех нас, изобразил удивление и сказал:

— А что такое? Я ничего не сделал, Мария. Тебе почудилось.

Мама решительно вышла из дома, окинула взглядом мебель на грузовике и приказала, подталкивая папу:

— Скажи, чтоб сейчас же разгружали мебель, хоть для приличия.

Все было пыльным, и мама до поздней ночи подметала пол, вытирала стены и расставляла мебель. Папа вышел, чтобы расплатиться за такси, а когда вернулся, все уже спали.

Вот, оказывается, что такое Бразилиа.

Печальный, утомленный человек

Мы ездили в Бразилиа раз или два в месяц, когда отец брал выходной на стройке и нанимал для поездки джип.

— Этот джип, — сообщал он, — из строительной компании Ребелу. Этот джип доверяют только мне, потому что я хороший работник.

И громко сигналил, дабы довести до всеобщего сведения, что Антониу с семейством желает провести воскресенье в Бразилиа — городе будущего, где золото.

Ездили мы неохотно. Мама говорила, что у нее в Тагуатинге целый ворох нестиранного белья, и она торопилась вернуться. Туникинью тоже не проявлял ни малейшего интереса и начинал хныкать, хотя папа и пытался его развлечь, напевая песенки. Только Силвинья стремилась посмотреть все — особенно витрины.

— Посмотреть-то можно, — предупреждал папа, потрепав ее за щечку. — Но только посмотреть, потому что купить что бы то ни было здесь по карману только толстосумам.

Мама сокрушенно качала головой, и мы бродили, бродили и бродили без остановки.

Однажды папа привез нас к вечеру, чтобы посмотреть выход президента, и мы битых два часа провели в ожидании у дворца Алворада. Когда он вышел, караул встал по стойке смирно, но даже издалека было видно, что солдаты не решаются взглянуть в лицо президенту.

— Это Жаниу Куадрус, [2]папа? — спросил я.

— Нет, нет, это Жангу, [3]— ответил папа, не глядя мне в глаза. — Тебе что, не говорили в школе, что Жаниу вышел в отставку?

Мне никто ничего не говорил. И больше я ни о чем не спрашивал, а только глазел на президентских телохранителей и сложил руки для молитвы.

«Если мне суждено чего-нибудь достигнуть в жизни, — молился я, — мне хотелось бы стать телохранителем».

Мы еще не раз наблюдали, как Жангу выходит из дворца. Все его ждали, иногда хлопали в ладоши — почему, не знаю. Жангу день ото дня казался старше — тоже не знаю, почему. Неужели этот печальный человек — хозяин всей Бразилии, такой огромной страны?

Папа объяснял, что никакой он не печальный, а просто очень занятой, поэтому так и выглядит. Ведь ему приходится управлять целой страной, да вдобавок целая свора бездельников мешает ему спокойно жить и работать.

— Неужели, папа? — изумленно спросил я.

— Да. И составляют заговор, чтобы свергнуть правительство.

Больше он ничего не сказал. Ночью меня мучили кошмары. Мне снились громадные, толстые люди с грязными ногтями и острыми зубами, которые собирались в темных углах, что-то замышляя против этого печального, утомленного человека.

Земля Хавила день ото дня становилась все более унылой и мрачной.

Эта земля больше не наша

Однажды папа пришел домой и стал смеяться и прыгать. Он, как всегда, ущипнул маму за попу, легонько щелкнул Туникинью по письке и спросил у Силвиньи, где она подцепила конопатого зубастого парня, с которым он столкнулся у дверей дома в прошлую субботу.

Силвинья залилась краской и, не проронив ни слова, помчалась к себе в комнату. Мама спросила папу, что случилось — и, глядя на дону Марокас — соседку, которая зашла к нам в гости, он ответил:

— Жангу собирается провести аграрную реформу.

— Ах, Боже мой, — простонала мама, хватаясь за голову.

У маминого отца была небольшая фазенда неподалеку от города Монтис-Кларус, в штате Минас-Жерайс, и у него всегда портилось настроение, когда заговаривали об аграрной реформе. Он был добрым, но чрезвычайно вспыльчивым человеком.

— Значит, — начала мама, — правительство отберет все земли?

Папа посмотрел на маму и сказал:

— В первую очередь у твоего отца, старого дурака. Ты что, не знаешь, что такое аграрная реформа?

— Коммунистические штучки, — вмешалась дона Марокас, истово крестясь.

Папа покачал головой, опустился на стул и проворчал:

— Оно бы и к лучшему было. Господи, Царица Небесная! Ничего подобного.

Я не знал, что такое аграрная реформа, а что такое коммунистический — тем более. Лишь много позже мне стали известны значения этих слов. Однажды папа объяснил:

— Аграрная реформа — это когда дают землю тем, у кого ее нет, чтобы сеять и собирать урожай на продажу или для себя.

Мы плохо это понимали, но папина твердость внушала нам уверенность.

— Ну, и что же? — спросила мама.

— А то, — ответил папа, — что я все брошу и буду выращивать кукурузу на земле, которую даст мне правительство.