Нежная добыча - Пол Боулз Страница 4

— Хотите две дамы?

— Что? Нет. О чем вы?

— Хотите две дамы ждут вас ночь?

— Где они? — Наконец Эйлин поняла.

— Они хотят пить, — ответил он, многозначительно ухмыльнувшись.

— Где? В Барранкилье?

— Нет. Здесь. — Он махнул рукой на темную дорогу.

— Где это? Я дойду пешком?

— Конечно. Я вас иду.

— Нет! Спасибо, не нужно. Оставайтесь здесь. Спасибо. Я сама дойду, не беспокойтесь. Где это? Далеко, нет?

— О’кей.

— А что это? Бар? Как называется?

— Там музыка. «Ла Глория». Иди, иди, слушай — музыка. Вы ищите две дамы. Они пьют.

Она снова зашла в здание и сдала чемоданы служащему, который настоял на том, чтобы ее проводить. Они молча двинулись по проселку. Стены зарослей по обеим сторонам укрывали насекомых, которые вдруг принимались неистово и сухо стрекотать, словно крутилась деревянная трещотка. Довольно скоро послышались барабан и труба — они играли кубинскую танцевальную музыку.

— «Ла Глория», — с торжеством объявил провожатый.

«Ла Глорией» именовалась ярко освещенная глинобитная хижина с верандой под тростниковым навесом прямо у дороги. Снаружи стоял музыкальный автомат и сидели, развалясь, подвыпившие негры.

— Они здесь? — сказала Эйлин вслух, но самой себе.

— «Ла Глория», — отозвался спутник, показав пальцем.

Едва они подошли к фасаду строения, Эйлин мельком заметила женщину в джинсах, и, хотя мгновенно поняла, что это Пру, рассудок ее почему-то не принял этот факт, и она снова и снова спрашивала себя: «Здесь они или нет?»

Она повернулась к веранде. Пластинка доиграла. Между верандой и дорогой во мраке тянулась канава. Эйлин упала в нее и услышала свой вскрик. У нее за спиной мужчина сказал:

— Cuidado! [1]

Она задыхалась от досады и боли.

— Ох, нога! — простонала она. В баре кто-то воскликнул. Голос ее матери:

— Это же Эйлин!

И тут музыкальный автомат снова заскрежетал и заревел. Негры остались неподвижны. Кто-то помог ей подняться. И вот она — в баре под резким электрическим светом.

— Ничего, все в порядке, — сказала она, когда ее усадили на стул.

— Но, золотко, куда ж ты подевалась? Мы ждали тебя с восьми и уже думали уезжать. Бедняжка Пру болеет.

— Ерунда, поправлюсь, — сказала Пру, даже не встав от стойки. — Желудок маленько расстроился, вот и все.

— Золотко, но с тобой все в порядке? Какая глупость — приземляться вот так. — Она опустила взгляд на лодыжку Эйлин. — Как нога?

Пру оторвалась от стойки поздороваться.

— Эффектное прибытие, подруга, — сказала она.

Эйлин сидела и улыбалась. У нее имелась одна странная умственная привычка. В детстве она внушила себе, что голова у нее прозрачная, и мысли ее сразу же воспринимаются другими людьми. Поэтому для неловких ситуаций она выработала целую систему, как не думать вовсе, чтобы не рисковать, навлекая подозрения в неприязни или бунтарских помыслах. В детстве было время, когда этот страх, что ее сознание никогда не остается наедине с собой, распространялся на всех: в ее мозг могли проникнуть даже издали. Но теперь ей казалось, что она открыта только людям вблизи. Вот почему, оказавшись лицом к лицу с Пру, она не уловила в себе ничего особенного — лишь привычную смутную скуку. В голове у нее не было ни единой мысли, и ее лицо ясно это показывало.

Утром здесь было трудно поверить, что так бывает. Первозданная свежесть, выплеснувшись из джунглей над домом, прижималась к земле туманом. И снаружи, и внутри было сыро, пахло, как в цветочной лавке, но сырость каждый день рассеивалась, стоило палящему солнцу прожечь тонкую мантию влаги, цеплявшуюся за спину горы. Жить здесь было — как на боку: по одну сторону земля уходила вверх, а по другую, под тем же углом — вниз. И только ущелье восстанавливало перпендикулярность: отвесные стены скал на разных сторонах огромного амфитеатра напоминали, что центр тяжести — внизу, а не сдвинулся куда-то вбок. Из невидимой чаши на дне все время поднимался пар, а далекий, невнятный зов воды казался голосом самого сна.

Первые несколько дней Эйлин пролежала в постели, слушая воду, птиц и совсем близкие, незнакомые домашние звуки. Ее мать и Пру завтракали в постели и выходили, как правило, только к полудню — поболтать пару минут, затем Конча вносила поднос еды для пострадавшей. Днем Эйлин листала старые журналы, почитывала детективы. Около трех обычно начинался дождь; сперва казалось, что звук — все тот же далекий водопад, только громче, потом ярость нарастала, он придвигался безошибочно вплотную, и мощный рев обволакивал дом, заглушая прочие звуки. Черные тучи плотно смыкались на горе и казалось — скоро явится ночь. Эйлин звонила в колокольчик — позвать Кончу, чтобы та зажгла масляную лампу на столике у кровати. Лежа и глядя на мокрые банановые листья за окном, слыша повсюду грохот дождя, она на какой-то шаткий миг ощущала уют и покой. Незачем разбираться в чувствах, не нужно думать — только утихает дождь, только солнце победно вступает в клубящиеся паром сумерки и стоит ждать лишь раннего ужина. После ужина мать каждый вечер приходила к ней поболтать, обычно — о слугах. В первые три вечера с нею заявлялась и Пру со стаканом виски, но потом мать стала заглядывать одна.

Эйлин попросила, чтобы ей отвели комнату в старой части дома, а не в более комфортабельном новом крыле. Ее окно выходило в сад — на квадратик лужайки, по сторонам обсаженный молодыми бананами. На дальнем краю был фонтан, за ним начинался изувеченный горный склон с недавно вырубленным подлеском и обугленными пнями, а дальше — высокие джунгли, много лет назад рассеченные по склону ровной границей плантации. Здесь, в комнате, Эйлин по крайней мере была уверена, что где-то под нею есть земля.

Когда лодыжка перестала болеть, она стала спускаться к обеду, который подавали на террасе, за столом с воткнутым посередине пляжным зонтиком. Пру постоянно опаздывала из своей мастерской — всегда приходила в джинсах, заляпанных глиной, лицо исполосовано грязью. Поскольку Эйлин не могла заставить себя думать о том, как относится к Пру, — та неучтива, уродлива и вообще здесь лишняя, — она вообще эмоционально не откликалась на присутствие второй женщины, то есть была вежлива, но скучала и в разговорах за едой почти не участвовала. Кроме того, на террасе Эйлин было явно неуютно. Слишком близка пустота и чересчур низка балюстрада, слишком опасно. Эйлин старалась есть как можно быстрее, не тратя время на кофе, однако ей ни разу не пришло в голову просто сказать о своих опасениях. Если рядом была Пру, она считала себя обязанной строго придерживаться этикета. По счастью, больная лодыжка служила удобным предлогом сразу удаляться наверх.

Эйлин вскоре обнаружила возле кухни крохотный дворик, где тяжелые лозы с душистыми цветами увивали решетку, поставленную у одной стены. Воздух там гудел от сотен пчел: они гроздьями липли к цветкам и медленно кружили в воздухе. После обеда Эйлин устраивалась в шезлонге под этой решеткой и читала, пока не начинался дождь. Там было жарко и душно, однако пчелиный гул заглушал водопад. Как-то днем ее выследила Пру и встала напротив, заложив руки в задние карманы.