Бунт Афродиты. Nunquam - Лоуренс Даррелл Страница 4

— А Бенедикта? — спрашивает он.

— Была послана ко мне, чтобы ускорить компромисс мысли и чувства.

— Ради бога, Феликс, как вы можете?

— А как, Нэш, это всё случилось со мной, с Феликсом Ч., не скажете? Возможно, мне хотелось трахнуть весёленькую эгоцентричную проститутку или просветить невинную зануду? Ах, прислушайтесь к альфа-ритмам серого вещества.

Я поднял палец, чтобы заставить его прислушаться. Нэш качает головой и вздыхает.

— Бедняжка, — отзывается он. — Всё не так, и скоро вы сами это узнаете. Как бы то ни было, она вернётся во вторник, и у вас будет возможность с ней повидаться. А тем временем убедитесь, что вы вольны ходить повсюду, и без неё тоже. Можете даже как-нибудь отправиться в город, если хотите. Феликс, считайте, что вы в загородном клубе. Очень скоро вы опять будете с нами — никогда ещё я не был так уверен в своём прогнозе. Пока же я буду посылать к вам побольше посетителей, чтобы вы не скучали.

Наверно, у меня был очень злой взгляд, потому что он кашлянул и вцепился в галстук-бабочку.

— Посетителей, — повторил он, понижая голос и заполняя быстрыми японскими иероглифами длинное предписание, внизу которого начертал большими буквами волшебное слово. — Это для сестры, — игриво произнёс он, вставая и помахивая листком бумаги. — Увидимся на следующей неделе, милый Феликс. Джулиан просил передать вам самый тёплый привет…

Ему удалось как нельзя вовремя выскользнуть в коридор, иначе стул попал бы ему в спину, а так треснула дверь и от стула отлетела ножка. Щёлкая по-индюшачьи, явилась сестра-немка, рослая девица с размашистой поступью сексуально нереализованной женщины, большой грудью и мальчишеской стрижкой. Мне нравились её белый наглаженный передник и умелые наманикюренные руки. Нэша и след простыл. Помогая сестре собирать мусор, я спросил, не пора ли поставить мне клизму, однако её явно шокировало и даже возмутило моё остроумие.

— Если нет, то, пожалуй, я пойду в библиотеку, — сказал я, и она, посторонившись, пропустила меня.

На ходу, всё ещё не отойдя от происшедшего, я говорил себе: «Бенедикта и я происходим из старого рода сумасшедших нимфоманов, снедаемых вечным вожделением. Разве могу я верить ей или кому бы то ни было ещё?»

* * *

Во время уикенда я опытным путём, исчезнув на целый день, проверил, насколько свободен: нет, в город я не поехал, потому что там за мной обязательно последовала бы почётным эскортом машина скорой помощи, а отправился на отделение для буйных. Ну, кому придёт в голову искать меня в палатах? У себя я объявился так же таинственно, как кролик из цилиндра фокусника, и не сказал ни слова о том, где был. Поверили бы мне? Вряд ли. Дело в том, что, как выяснилось, один из моих маленьких записывающих аппаратов действительно ловил мысли шизофреника. Тот стучал в стену в конце коридора и подпевал себе. Мне удалось тайком подобраться к запертой двери и подсунуть ему провод с крошечным микрофоном. (Естественно, у меня у самого звон в ушах, статика в здешних терминах.) Мы сразу крепко сдружились. Однако у него нет желания бежать, сказал запертый сумасшедший; его всего лишь одолевают размышления о природе свободы — где она начинается и где заканчивается? Этот человек был мне конечно же по душе. Оказалось, он убил свою жену; то есть был духовно выше остальных. Наша электронная дружба укрепилась так стремительно, что я подумал, не пора ли опробовать мои ключи. Первый не подошёл, зато второй сработал как по волшебству — и вот мы уже в палате, где горит красный свет, жмём друг другу руки. Парень оказался очень большим и сильным с виду, но он не забывал о своей силе, даже как будто робел из-за неё. Буйное отделение ничем не отличалось от прочих, разве что чище да надзор построже — ну и публика поблагороднее. Да, мне это нравилось, нравился даже коридор со святой больничной вонью: вонью потных ног в каком-нибудь византийском монастыре? К тому же приятные и разнообразные урчания в животе. Гав! Гав! Между чаем и ужином посетителей не бывает, так что мы могли беспрепятственно поиграть в детские игры — поскакать на четвереньках например, повыть вместе на луну, якобы превращаясь в волков.

Понимаете, страх — всего лишь состояние убийственной насторожённости, как меланхолия — всего лишь патологическая печаль. Наверно, я мог бы и завязнуть здесь, если бы она не появилась; завязнуть из одного изнеможения, из противоречия неясным законам Джулиана. Старательно воспроизводя скучную спираль чужих бессвязных речей, я погрузился бы в гебефрению; [10]под развёрнутыми парусами безумия направил бы груз белолицых гномов во тьму кататонии. [11]Корабль дураков, рабочая модель внешнего мира. Мой друг говорит о свободе, а сам не в силах вообразить её дальние рубежи; и всё же он почти там. Ах! Folie des Gouffres. [12]Однако мозговая аритмия поддаётся воздействию церебральных седативов даже при эпилепсии неясного генеза… У Нэша спросите! Ом.

Суть такова: приходишь в себя в операционной при свете дуговых ламп в окружении танцоров в белых масках (белые негры, адепты кровавых жертвоприношений), они наклоняются, чтобы всадить в меня иголки; и я слышал или думал, что слышу, голос Джулиана, который не спутаешь ни с каким другим. Разговаривали все негромко и спокойно, будто в клубе, попыхивая сигарами, пока я лежал, как связанный олень с выпученными глазами и хлопающим ухом. Понимая, что операция закончена, я ждал, когда меня повезут обратно. Упомянутый мной человек стоял немного в стороне и, совершенно очевидно, не был ни хирургом, ни ассистентом, хотя надел маску и халат, как все остальные. Это он говорил голосом Джулиана: «Полагаю, рентген и флюорограмма точно скажут…» Другие голоса, словно дробный шум стучащих по крышке гроба комьев земли, поглотили конец фразы. Беседа продолжалась на профессиональном жаргоне. К этому времени я уже чувствовал себя хорошо, боль ушла вместе с тахикардией, оставив бессильную и оттого особо ожесточённую ярость. Кто-то заговорил о подкорковых седативах, потом послышался другой голос: «Несомненно, какое-то время у него в голове будут своего рода электрические разряды — странные осязательные ощущения». Из-за них, наверно, меня так долго продержали под наблюдением среди мириадов вонючих потов, среди привязанных к кроватям шизофреников под инсулиновым шоком, среди существ, чья «ростральная гегемония» пошатнулась, — если процитировать смелое определение Нэша. У большинства отсутствует мыслительная функция, разве что иногда её заменяют неясные видения. Смею сказать, что я на себе испытал все прелести отделения «D». От Petit Mai до Grand Malheur. [13]Мокрая простыня — самое рядовое событие. Днём ничто не сдерживает их звукоизвержения. Давайте, мои новые наэлектризованные друзья, получатели шпильно-купольных разрядов! Я чувствую страх Центроцефалона, стремительную, 25 в секунду, амплитуду колебаний Grand Mal, центральные припадки в коре головного мозга. На прошлой неделе с графиней Мальтессой случился незапланированный, неотрепетированный эпилептический приступ; она умерла, захлебнувшись собственной рвотой. «Такое часто случается, — скажет Пфайфер, качая головой. — Невозможно двадцать четыре часа в сутки держать всех под наблюдением».