Отель - мир - Али Смит Страница 4

Ну, хорошо, хорошо. Я расскажу. Если ты обещаешь уйти и оставить меня в покое.

Ладно, обещаю, заметано, сказала я.

Клянешься? спросила она.

Жизнью твоей матери, отвечаю.

О, господи. «Моей матери»! Правило первое, древнее как смерть: ни о чем не напоминать, сказала она. И второе: речь пойдет только о падении. Больше ни о чем.

Ладно, говорю. Я за этим и пришла.

Что именно ты помнишь? спросила она сквозь крепко стиснутые зубы. С чего мне начать?

Ну, я помню, как вытащила тарелки из такого маленького лифта, говорю я. Помню, что старалась ничего не выронить. Потом забралась в лифт, поджав наши ноги, как ребенок в чреве матери, но не помню, зачем. А еще помню падение, ооо-гого

-гого-ооо ничего-о себе.

Я ударила нашими ногами в тонкие деревянные стенки. И почувствовала: ей это не понравилось. С убийственным вздохом она проговорила:

Это не лифт. Больно мал для лифта. Это кухонный подъемник, ты что, забыла?

Да, вот как он называется; точно: дурацкий подъемник, подъемник, подъемник.)

Ладно, слушай, раз уж тебе приспичило: за долю секунды до того, как будет слишком поздно, ты совершенно счастлива.

Слишком поздно? Для чего? спросила я.

Не перебивай, отрезала она. Я рассказываю, как считаю нужным; ты слушаешь? Я влюбилась. Как в яму свалилась. Раз, и я в капкане. Сначала навалилось счастье, потом страдание. Что мне было делать? Я всю жизнь хотела влюбиться в какого-нибудь парня или мужчину, все ждала его, высматривала. И вот однажды у меня встали наручные часы. Я подумала, может, в них попала вода, и отнесла в часовой магазин, что напротив рынка. Знаешь, где это?

Нет, но найти сумею, сказала я.

Отлично, сказала она. Стрелки часов остановились на без десяти два, упорно показывая неверное время. Я сняла их, положила на стойку, и девушка за конторкой взяла их посмотреть. Она держала часы в руках. Какие чуткие руки! Я подняла глаза, чтобы понять по ее лицу, во сколько обойдется починка, но тут она нахмурила брови, ощупывая, поворачивая и тряся часы, а пока разглядывала циферблат, по личику мелькнула тень сосредоточенности, и в тот же миг я пропала. Влюбилась. Она продает часы — самые разные, а еще ремешки и батарейки. Она отсылает чужие часы, чтобы им прочистили внутренности и они снова стали ходить. Она стоит в окружении шкафчиков и ящичков с часами, между стен, сверху донизу увешанных неисправными часами (я понятия не имела, сколько на свете часов всех мастей), стрелки которых указывают любое время, какое только можно вообразить. В то утро единственные исправные часы в магазине красовались у нее на руке, потикивая в тыльную сторону теплого запястья. Она открыла крышку моих мертвых часов и проверила батарейку. Секонда.

Это ее имя? спросила я.

Слушай, я тебя предупреждаю, сказала она, не раскрывая рта. Рассказываю только раз, поняла? Мы с тобой договорились. «Секонда» было написано на часах; это название марки. А еще — первое слово, которое она произнесла. «Секонда»? Именно так, с вопросительным знаком в конце. У меня тоже «Секонда». Она повернула руку ладонью вверх и показала циферблат. Цифры на нем были римские. Потом она сказала: ваши часы придется отправить в мастерскую. Починка займет недели три, не меньше. И обойдется в тридцать пять фунтов. Это примерная цена, окончательная может оказаться еще выше, не могу сказать точно. Дешевле купить новые. Будете чинить? Да, сказала я; ей я сказала бы «да» на что угодно. Их чинят в мастерской, сказала она. Мы отправляем туда все «Секонды». Их невозможно починить на месте. Да, повторила я, да, взяла протянутую квитанцию и вышла из магазина под звяканье дверного колокольчика.

Оказавшись на улице, я прислонилась к стене, в ушах стоял звон колокольчика. Я обхватила себя руками. Я не понимала, что со мной. Я представила, как снова вхожу в магазин и говорю: ваши часы гораздо симпатичнее, мне нравятся с римскими цифрами, я куплю у вас такие же. Но я не двинулась с места. Просто не смогла. Я стояла на улице и слушала тиканье своего сердца. Все это было странно и необычно.

И вдруг я поняла: я влюбилась. В девушку из часового магазина. На меня нахлынуло счастье. А в руках была квитанция.

(Я потянулась, лежа на ней там, в подземной каморке. Да, тесновато; как хорошо, что я такая бесплотная. Увлекшись рассказом, я и забыла, что мы мертвы. Но, оглянувшись, увидела опущенные уголки ее беспощадно поджатого рта.)

Я смяла квитанцию в кулаке, сказала она. Сунула руку в карман, и бумажка стала теплой. Потом я целых три часа слонялась по улицам, чувствуя себя полновластной хозяйкой города, хозяйкой всего мира.

А потом пошла поплавать.

Был теплый майский день; я пошла в открытый бассейн. Помнишь, там еще стоят старые кабинки с деревянными дверцами, которые болтаются туда-сюда, как в салунах из вестернов?

Помнишь, как мы тащились от вестернов? сказала я.

Давай без ностальгии, сказала она. Помни о правилах. Так о чем я? Да. На бассейн тоже сходи взглянуть. В тот день я плавала как русалка. Я была счастлива, и вода сама толкала меня вперед. Потом я пошла в свою кабинку с полотенцем на шее. Я досуха вытерла волосы и тут услышала какой-то странный, необычный для бассейна гул. Я выглянула. Два мальчугана показывали на меня пальцами. Какие-то люди, сидящие на балконе, тоже тыкали в меня, перегнувшись через перила. Глазела девушка, замерев высоко в небе на трамплине, глазели все — снизу и сверху, с бортиков, даже из воды, ухватившись за бортик и отфыркивая воду из ноздрей; кто-то смеялся. У меня по спине пробежал холодок.

Но то была лишь струйка воды из мокрых волос; люди глядели и показывали пальцем не на меня. Конечно нет. Их привлекло что-то другое, рядом со мной. Я еще больше вытянула шею и увидела такую картину.

Через три кабинки от меня женщина средних лет пыталась закрыть за собой дверцы. Но у нее не получалось. Она была не то чтобы толстуха, но кабинки на женской стороне маленькие, и ее выпирающий живот не давал дверцам закрыться. Она вышла из кабинки и попыталась войти животом, но дверцы все равно не закрывались. Теперь мешал зад. Она снова вышла, решив зайти боком, но безуспешно. Похоже, она совершала эти па уже некоторое время.

Я снова влезла в воду и переплыла на другую сторону. Люди на бортике подвинулись, освободив место, чтобы я могла усесться, опустив ноги в воду, и поглазеть вместе с ними.

И я стала глазеть. Женщина уже оставила попытки закрыть дверцы и стала снимать одежду прямо так, но ей все равно было тесно поднимать руки и нагибаться в кабинке, и она вышла наружу. Вот она сняла туфли. Потом нагнулась, чтобы снять колготки, и мы увидели ее ляжки. Кто-то поощрительно свистнул. Все покатились со смеху. Она завела руки далеко за спину, стягивая кофту. Из клубка одежды показалось ее лицо, красное, разгоряченное. Она приступила к белью. Мы заулюлюкали спасателю, который бежал к ней вокруг бассейна, чтобы помешать раздеться догола. Другой подобрал ее одежду с кафеля. Она удалилась под крики и аплодисменты в сопровождении двух спасателей, словно магазинный воришка или подсудимый под полицейским конвоем. Босиком, в юбке, сверху — только лифчик. Все видели ее морщинистые подмышки. Какой-то мужчина крикнул: прикройся! Раздался одобрительный женский шепот. Пусти такую в бассейн — вода выйдет из берегов, а нам, грешным, вообще хана, сказал мой сосед; теперь он глазел на мою мокрую шею, я кивнула с улыбкой — он явно клеился — и скользнула в воду.