Народный фронт. Феерия с результатом любви - Алексей Слаповский Страница 4

Липов – человек мерцающий. Месяцами и даже годами он каждый день ездит на работу в городское управление имущественного хозяйства (не помню точного названия) и с утра до вечера что-то подписывает. Он сидит, подписывает, а потом возвращается домой. Но наступает момент, и с ним что-то случается. Его задача – подписывать все, что дают, потому что решают, что подписывать, другие люди. И вот Липов вместо слова «Утверждаю» и подписи вдруг начертывает поперек всего листа: «А пошли Вы!». Или: «Ага, щас!». Или: «А ананасов с шампанским Вам не надо?». Или вообще что-то нецензурное. Это быстро обнаруживается, за Липовым приезжают и привозят к нам на полтора-два месяца, после чего он возвращается совершенно здоровым и продолжает подписывать что дают. Он говорит, что все сослуживцы ему завидуют, и я ему верю. Но нарочно с ума не сойдешь, а кто попробует, Попченко, хоть он и не Главврач, раскусит в две минуты. За исключением, когда в клинику ложатся по договоренности, для того чтобы избежать уголовного наказания. Так у нас находится Лев Борисович Диммер. Он финансовый гений.

Минутку, я не закончил про Липова. Липов был на стадии выздоровления, то есть уже почти готов подписывать что дают. И со всем соглашаться. Поэтому, когда я спросил его:

– Скажите, Антон, Брат мой, не хотите ли…

– Да! – тут же ответил он.

И я даже не стал вдаваться в подробности, чтобы не тратить время.

Диммер был финансовый гений, через него проходили большие деньги, он умел их увеличивать. Но гений всегда гоним, я сужу по себе. Диммера, Моцарта калькулятора, дебета и кредита, траншей, займов, кредитов и прочего, обвинили в махинациях и превышении полномочий. Последнее было ему особенно обидно.

«Вы даже не представляете, – делился он со мной, хотя с большинством не входил в контакт, – насколько меня это оскорбляет! Превышение полномочий! Но Вы вообразите, что я певец, так? Я стою на сцене и я пою, так? Я пою арию на три с половиной октавы! Заметьте, публика в восторге, все довольны! Да, они платят хорошие деньги за билеты, но получают удовольствие! И вдруг мне говорят: Вы превысили полномочия, у нас никто не поет шире двух октав, максимум две с половиной. Наступите на собственный голос и пойте как все!»

Я ему очень сочувствую – я люблю талантливых людей во всех областях. Поэтому, хотя он лежал за перегородкой вроде ширмы и не считался вполне нашим, я, улучив момент, подошел к нему и сделал свое предложение.

Диммер сразу же понял гениальность идеи.

– Молодцы! А то все твердят одно и то же: бей своих, чтобы чужие боялись! И что получилось? Бьют своих, а свои же и боятся. Одни в Англию сбегают, другие пьют беспробудно! Теперь будет равенство и братство, ни богатых, ни бедных, ни олигархов, ни чиновников. Фронт – куда ни глянь! Зачем баранов гонять? Собрать их в кучу и сказать: мы все братья! А брат брату, если по христианским заповедям, должен последнюю рубаху отдать. Вот и отдадут – сами! Ах, умницы!

Повосторгавшись, он свернул на привычные деловые рельсы.

– Финансировать нужно?

– Нет, – ответил я.

– Это плохо, – огорчился Диммер. – Без финансов кто наладит фронту тыловое обеспечение? Да и вооружаться тоже надо. Нет, это Вы что-то наверняка путаете. Надо выяснять.

И он пошел выяснять к Попченко. Не знаю, о чем они говорили, но после этого разговора Диммер еще больше повеселел.

Я насторожился. Мне показалось, что Диммер, поняв гениальность идеи, не так истолковал ее предназначение. И решил уточнить:

– Скажите, уважаемый Лев Борисович, понимаете ли Вы, что Фронт создается для борьбы с властью?

– Кто Вам сказал?

– Это очевидно.

– Бред! – ответил Диммер. – Не хотите же Вы сказать, что тот же, например, Попченко решил организовать местную публику, чтобы она его свергла или хотя бы укоротила?

– Именно это я хочу сказать, именно в этом парадоксальная сущность спущенной инициативы.

– Вы еще скажите, что власть – тот аппендикс, который хочет, чтобы его вырезали, – с циничным остроумием сказал Диммер.

– В каком-то смысле да. Иначе погибнет весь организм. Вместе с аппендиксом.

– А так аппендикс погибнет еще раньше! Нет, умри ты сегодня, а я завтра! – загадочно выразился Лев Борисович.

– Значит, Вы не хотите присоединяться к Фронту? – огорчился я.

– Почему? – удивился Диммер. – Вы идете к своей цели, я к своей, они к своей, но дорога у нас в данном случае совпадает.

Я надолго задумался.

Из раздумий меня вывела команда одеться и отправиться на уборку территории.

Это не такой простой процесс. Одеть наше относительно тихое отделение не составляет труда. Кто не оденется сам, придет Ленечка и оденет. И вывести на территорию тоже несложно. Но там мы не сразу беремся за метлы и грабли, чтобы сметать мусор и сгребать опавшие листья. Мы слишком заворожены той Природой, которая расстилается перед нами в виде нескольких диких яблонь и десятка каштанов, растущих среди густой травы. Многие больные, устав от клинического рациона, тут же идут к яблоням и начинают обрывать и есть кислые дички размером с грецкий орех. Причем каждый раз повторяется одно и то же: все плюются, кривятся, догадываются, что надо не рвать с дерева, а подбирать с земли, где яблоки пожелтели и стали сладковатыми. Образно говоря, эти яблоки оживают только умирая. Красиво сказано, как Вам кажется?

Неизменно появляются Ленечка, Ольга Олеговна и всегда охотный на расправу Челышев, начинают наказывать больных за самовольное поедание павших яблок. Казалось бы, намного проще раз и навсегда срубить эти три-четыре старые и корявые яблони, не представляющие особой Красоты, и избавить людей от искушения. Но, видимо, повторяется библейская история: как Господь проверял с помощью яблока вменяемость Адама и Евы, так и для наших врачей яблони служат чем-то вроде теста на степень выздоровления. Глупые! Разве они не понимают, что окончательно больной ко всему равнодушен, а вот нормальный как раз склонен искушаться, заблуждаться, вожделеть?

Впрочем, внимание больных быстро переключается на собирание каштанов. Сырыми их никто не ест, зато потом их жарят где-то на кухне, которая для нас недоступна так же, как и Главврач: никто ее не видел, мы только верим, что она есть. И клиника наслаждается этим чудесным сладковатым запахом. Врачи с удовольствием едят где-то там жареные каштаны, а у больных пробуждается аппетит, и это приносит пользу, потому что они готовы съесть все, что им предложат. Так что действия врачей я считаю в данном случае оправданными. Но подозреваю при этом, что им все-таки стыдно есть каштаны, не делясь с больными. Возможно, коллективный эгоизм заглушает этот стыд. Но он не исчезает, он живет, он требует какого-то выхода. Народный Фронт восстановит справедливость: каштаны будет жарить и есть тот, кто их собирает. Не думайте, я не обольщаюсь перспективой коммунизма, который, как выяснилось, исторически, увы, невозможен. Если кто хочет больше каштанов – пожалуйста, выращивай, ухаживай, собирай. И это будет владение по праву. А не так: одни даром работают, другие даром пользуются.