Каменное сердце - Пьер Пежю Страница 4

Звонок еще разрывал барабанные перепонки, а ученики всей толпой, с грохотом отталкивая и опрокидывая стулья, уже рванули к двери, с хохотом и криками вывалились в коридор, и над классом снова повисла пыльная тишина. От удалявшегося молодого шума тишина казалась еще более веской.

Одна только Лейла осталась сидеть на своем месте. Голова поднята, плечи расправлены. Руки сложены на узком колченогом столе, исписанном вдоль и поперек. Она часто дышит, и сердце у нее колотится, высокая грудь вздымается под ярко-красным шерстяным пуловером. Она пристально смотрит на сидящего напротив нее преподавателя философии — он тоже не вышел из класса. Грузно осел на своем стуле за учительским столом, уткнулся в бумаги, подперев лоб рукой. Он читает. Иногда что-то записывает. Время от времени глубоко вздыхает. Лейла глаз не сводит с его бледного лица, резко выделяющегося на фоне черной доски.

Сама не понимая почему, она восхищалась этим человеком. Он сразу стал очень много для нее значить, с самого начала года она впитывала каждое его слово. Она заметила, что, едва закончив урок, он прирастал к стулу, замыкался в себе, шмыгал носом, потом вздыхал и, не в силах заставить себя уйти, погружался в чтение.

Лейле хотелось знать, где и как он живет, но куда больше ее интересовало, о чем он, собственно, думает…

Иногда зимними вечерами в темном здании лицея только окно кабинета философии и оставалось освещенным. Он все еще был там. Читал или писал.

Лейле нравилось смотреть, как оживляется и разгорается лицо учителя, когда он произносит имена философов и по памяти цитирует их загадочные высказывания, дошедшие из глубины веков. Голос его в такие минуты звучал мощно и уверенно, а пылающий взгляд казался устремленным сквозь грязные стены куда-то очень далеко. В ветхой скорлупке еще жила давняя страсть.

Лейле казалось, что этот человек наделен способностью ясно видеть понятия, которые ей самой разглядеть было не дано. Она верила, что ему открыт доступ к другой истине. Она с удовольствием ловила срывавшиеся с его губ необычные слова и странные вопросы, которые потом волновали ее во сне. Преподавателю философии было в высшей степени наплевать на невнимание большинства учеников, на шум в классе. В нем было нечто, производившее впечатление даже на самых горластых, даже на самых отпетых учеников, которые терпеть не могли лицея. Его все-таки уважали. И почему-то побаивались.

Он как истинный стоик приучил себя к существованию в этом школьном болоте с его разнообразной фауной, скорее обаятельной, но неспособной заставить себя что-нибудь делать. Он не страдал из-за этого. В тех знаниях, которые он мог передавать здесь и сейчас, было нечто неуместное, нелепое. Он понимал это. И все же говорил о философии, вслух читал тексты. Себе самому или для ушей таких, как Лейла. В расчете на ее тонкий слух, о котором он, впрочем, и думать не думал.

Девушка в красном пуловере по-прежнему неподвижно сидела на своем месте. Она слышала лишь собственное дыхание и шелест страниц, которые переворачивал учитель. Она была превосходной ученицей. Единственной отличницей в этом трудном классе. Жемчужиной этого учебного заведения в дальнем пригороде. Редкая жемчужина. Смуглая кожа. Тугая плоть. Ослепительная улыбка. Волевой подбородок. Глаза из-под копны черных кудрей, в которой поблескивали серебряные серьги кольцами, так и впивались в людей и предметы.

Сегодня вечером учитель никак не мог не заметить присутствия Лейлы. Но для него это было мельчайшим происшествием в море других происшествий. Девочка не захотела выйти из класса! И что с того? Он и не такое видал. Ученики, которым трудно жить. Иногда агрессивные. Иногда растерянные. Выпрашивающие помощи или умоляющие их выслушать. Ни с того ни с сего оскорбляющие преподавателя. Способные взорваться в самый неожиданный момент. Вспышки. Крики. Слезы. Сломанные предметы. Хлопающие двери. Кровавые драки. А с недавних пор — продырявленные шины, и следующим номером — оружие в руках. Повседневная жизнь лицеев вроде этого. И что с того? Он не желает в это втягиваться. Он делает свое дело — преподает философию. А девочки Лейлы пусть делают с его словами, что им заблагорассудится. И на этом все. И нечего болтать. А стало быть — и незачем думать об этой строптивой девчонке. Рано или поздно она, эта Лейла, отсюда выйдет! Как все остальные! Он продолжал читать, так ни разу и не подняв глаз, и не догадывался о том, что имеет некоторое отношение к планам своей ученицы.

Именно этому человеку, и только ему одному, черненькая кудрявая девочка хотела бы сказать: «Знаете, я уеду прямо сейчас! Сегодня. Брошу все: школу, родителей… Уеду. Далеко. Это мой поступок. Мой выбор. Это касается меня и никого, больше». И не имеет никакого значения, что ответит учитель. Ей просто хотелось сообщить ему о том, что она намерена отсюда свалить. «Вы меня больше не увидите. Вот так. Мне хотелось вам об этом сказать. Кроме вас, никто не знает». Поймет ли он, какая связь существует между этим ее решением и одной из его лекций?