Вверх по Ориноко - Матиас Энар Страница 4
Вверх по Ориноко - Матиас Энар читать онлайн бесплатно
Я замолчал, она тоже не прибавила ни слова, на ближайшем повороте я свернул направо и выехал на бульвар. Он был совершенно пуст.
Проснулась от нестерпимой духоты, мокрая от пота. Интересно, который час? Металлическая переборка каюты пышет жаром. Легкому ветерку, что проникает в иллюминатор, и горячему ветру вентилятора не справиться с влажной жарой. Она встала и вышла, тщательно заперла за собой дверь на ключ и, пройдя по узкому коридору, поднялась по лесенке из нескольких ступенек на палубу и вздохнула там с облегчением: можно дышать! На носу парохода продолжалась погрузка. Матросы принимали тяжелые деревянные ящики. Она пошла вдоль борта, глядя на мягкие расплывающиеся водяные блики; небо затянули тучи, серая пелена затуманила пространство над серой дельтой, того и гляди хлынет дождь. На корме ни души, зато на причале работали переговариваясь докеры, черные обнаженные тела блестели от пота. Рабы прошлых времен работали точно так же, кое-что здесь совсем не изменилось, общество по-прежнему расслаивается сначала по цвету кожи — белые, индейцы, черные, — потом по богатству, потом по чинам. Для местных жителей она была белой, «блондинкой», как они говорили, а вот в Париже темные волосы и смуглая кожа выделяли ее из толпы, и ее принимали за португалку, за итальянку, а имя только разжигало любопытство собеседников: кто же она такая? Здесь, наоборот, ее внешность, имя воспринимались как самые обычные, зато акцент и не всегда уверенный испанский выдавали с головой: ясно, что училась за границей, да и сама она, несмотря на кровь и родню, которая приняла ее, окружила теплом и лаской, чувствовала себя здесь чужой, потому и пустилась в путь, надеясь вернуть себе детство и утраченную родину. Опершись о борт, она снова спросила себя, правильно ли поступила и не был ли ее отъезд, пусть даже вынужденный сложившимися обстоятельствами, бегством, трусостью… Молчаливые тени обступили ее, склонились лица, потянулись руки, память болью обожгла глаза, томила сердце, поднявшись паром от вод Большой реки, на которую она смотрела, а река мягко покачивала пароход, шлепала его в бок мягкими мелкими волнами и убеждала: нет, нет на самом деле, совсем нет, нет нигде друзей, голосов, привычек, дома, работы — нет ничего, она все бросила, предоставила каждого своей судьбе и тусклой парижской гризайли. Она спрашивала себя, а что, если жизнь, которую она так хотела бы ощутить в себе, так хотела, что не отваживалась даже о ней подумать, что, если эта жизнь лишь иллюзия и она не везет с собой частичку того мучительного счастья, с которым все-таки решилась расстаться; она не посмела уничтожить ее гнусными инструментами в пригородной больничке, не бросилась к знакомым врачам, чтобы удостовериться, есть она или нет, и теперь, если бескрайняя река, глухо ворчащий пароход, шумный порт не поделятся с ней своей живительной силой, она горько расплачется, припав головой к борту, покрашенному белой, уже облупившейся краской, обняв обеими руками живот.
Я долго лежал не шевелясь на диване, вытянувшись на ее месте, думая о ней, среди ее книг, ее историй, в обществе фотографий, смотрящих со стен (даже фотография Юрия меня больше не раздражала), вновь переживая последние месяцы, последние недели. Я не решался рыться в ее вещах, переворачивать вверх дном комнату и пытался догадаться, где же спрятаны ее секреты, мне непременно нужно было узнать, думала ли она обо мне, это стало моей манией, страстью, даже более неотступной, чем телесная, вот сейчас я чувствовал ее запах, он шел от подушки, обволакивал меня и томил подспудным желанием. Прошел час, прошел второй, и я, конечно, не выдержал, встал и принялся методично и тщательно перебирать и осматривать все, что было в этой комнате, — но что я искал? Я искал следы чувства, любые, хоть какие-нибудь. Я перебрал бумаги, перетряхнул книги, надеясь, а вдруг выпадет письмо или записка, никаких тайников я не обнаружил, в коробке из-под туфель нашел ворох писем, в основном на испанском, переписка с родней отца, живущей где-то в Латинской Америке, думаю, не представляющая никакого интереса, куча заколок для волос, дешевые бусы и брошки, каких она никогда не носила, пустые флакончики от духов, в основном от бесплатных пробников, лекарства, косметика в шкафчике в ванной. Я погружался в глубины ее интимной жизни и уже не мог сдержаться, открывал ящики, запускал руку и трогал майки, рубашки, свитера; оставленное ею на полке белье вызвало у меня дрожь, как у подростка, следы ее жизни, каждое ее движение ранили меня все больнее, я обжигался, прикасаясь к бумаге, шерсти, хлопку, мне было стыдно, и я не смел обнюхать, как собачонка, ее трусы, я знал, что открываю ящик Пандоры — нет, множество ящиков Пандоры с трусиками, лифчиками, чулками, туфлями, сколько ловушек таилось в них, ловушки лязгали, защелкивались, взрывались и ослепляли — а я покрывался потом и чувствовал щемящую боль от горстки воспоминаний о том, как прикасался к ней — только мысленно, — воображал, а не ощущал руками, крал все это в редкие мгновенья: вот она выходит из моей машины и целует меня на прощанье, вот переодевается в раздевалке — так и набралась пригоршня волнующе острых пряностей, подстегивающих воображение ночью, и вдруг все воображаемые вещицы я увидел въяве, меня било током, меня лихорадило, желание молотом ударяло в виски, раздавливая чувства; она была здесь, здесь было все от нее, или почти все, и я, окруженный ею, у нее, в ней, был гораздо свободней сейчас, в этой комнате, чем когда бы то ни было в ее присутствии.
И в отсутствие.
И вот, когда все ящики были открыты, вещи перетроганы, письма вынуты из конвертов, когда на полу оказалось столько примет и следов ее жизни, мне постепенно, с большим трудом открылось, что ящик Пандоры — это я сам, что нет в этой комнате ничего, кроме моего исступленного желания, и тогда я сунул в карман несколько отложенных листков, навел, как умел, порядок на потревоженных полках и ушел, опустошенный, испытывая стыд и надеясь, что никто не видел, как я входил в эту дверь.
Неожиданно ощутила: до чего же я беззащитна, значит, странствие началось; гнетет пустота, разделяющая два мира, Европа, Ориноко, об этой реке она только мечтала, и теперь вот она, здесь, под рукой. Проплыть по водам, что баюкали ее детство, увидеть земли, которые только воображала, и, кто знает, возможно, существующие только в воображении, оживить имена, родню, унаследованную от отца, — но, быть может, она затеяла путешествие не вовремя, может, разумнее было бы поехать позже, когда выздоровеет сердце, успокоится душа, а не теперь, когда мучает все, что оставила позади, тревожит будущее, созданное оставленным прошлым… Но разве властны мы сделать выбор, только кажется, что решила она, пора было ехать, она поехала. Остальное не имеет значения.
Издали она наблюдает за капитаном, он стоит на мостике и командует матросами. Лицом он похож на индейца, миндалевидные глаза, медно-красная кожа. Фуражка с козырьком и белая майка — вот и вся капитанская форма. Пассажиры поднимаются на борт, семейство, нагруженное сумками, одинокие мужчины с узелком на плече. Значит, вот-вот поплывем. Небо тяжело нависает, смеркается, вечер близко, и скоро пойдет дождь. Обычно здесь перед ливнем становится чуть прохладнее, поднимается ветерок. Морские птицы летают очень низко, почти касаясь поверхности воды. Морские, это только так говорится. Где оно, море, в этой бескрайней дельте? Сам Колумб заблудился среди здешних островов, ища берег материка, он не поверил, что найдет его здесь. Еще один остров, вот как он подумал, несмотря на близость дна и пресную воду, он не отважился углубиться в этот странный морской рукав, ведущий к югу, он стал подниматься на север, надеясь обогнуть гигантский кусок суши.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии