Изобилие - Роман Сенчин Страница 4

Я взял, засунул в рот. Арбуз смотрел на меня добрыми, грустными глазами.

Я сказал ему:

– Спасибо.

Он улыбнулся и повернул лицо к небу.

Шоколадка была приятно-горьковатая, вкусная. Когда она растаяла, я взбалтывал массу языком, наслаждался. Осторожно измельчал гнилыми зубами орешки. Глотать не хотелось.

Далеко за нашей спиной, казалось – где-то из-под низу, затрещали вертолеты. Они приближались, треск усиливался. Это значит – сейчас в атаку. В кустах и за кочками зашевелились, забряцали автоматные ремни. Послышался глухой, подрагивающий голос нашего старлея:

– Готовься, ребятки. Готовься.

Арбузик подтянул к себе АК, вытащил из ножен штык-нож, пристегнул к дулу. Снял с предохранителя, передернул затвор.

Я бормотал, боясь молчать:

– Скорее бы… скорее бы взяли этот чертов вокзал… хренов, а то ведь провозимся до вечера… с пустыми кишками. Блин, когда ж это кончится… всё? Патронов три магазина. Бли-ин…

А небо уже клокотало. Вот вертолеты за нами, вот над нами, а вот впереди. Один завис над нашей сопкой. И заработали пулеметы. Все ожило. Сразу стало не страшно, интересно даже – как всё пройдет. Старлей поднялся за нашими спинами и крикнул:

– Вперед!

Арбуз рванулся.

– До встречи! – сказал я.

– Давай, – ответил он небрежно, словно торопился по очень важному делу.

Он пробежал несколько шагов и упал, перекатился влево. Сразу вскочил я. Упал немного впереди Арбуза, откатился. Услышал его бег. Он был уже рядом со мной, но вдруг дернулся, будто наткнулся на стену, и начал падать. С сопки очень короткими очередями бил пулемет. Я услышал писклявый выдох Арбузика, с колющим свистом ушла куда-то в лес пуля.

Тут же с вертолета снова ударило по сопке. И сзади, из сосен, где стояли БМП. Я глянул на лежащего в двух шагах Арбузика, вскочил, чтобы бежать вперед.

Но я не побежал, а упал через шаг.

Говорят, взяли не только вокзал, но и весь город без особых потерь. Хорошо сработали вертолетчики, подавляя огневые точки и разгоняя противника. Всего один вертолет погиб: взорвался в воздухе. Еще два были подбиты, но сумели сесть. Экипажи отстреливались до подхода пехоты.

В самом городе почти никакого сопротивления наши не встретили. К полудню он был занят. Тут же начались помывка и стирка.

Но к вечеру поступили сообщения, что с юга к городу приближается вражеская колонна, а с северо-востока движется корпус морской пехоты какого-то контр-адмирала, усиленный вертолетами и бронетехникой. Началась подготовка к круговой обороне.

Мы с Арбузом лежали рядом. Он лежал лицом в траву, а мне повезло – я лицом вверх. Правда, мне на лицо садились мухи, ползали муравьи, и я не мог их согнать.

Под утро начался штурм. Слышались взрывы, вой ракет, грохот разваливающихся зданий. Яркое и широкое зарево теперь по ночам обозначало, что здесь находится большой город. Шум раздавался на многие километры.

Мы лежали уже несколько дней. Как-то раз нас смочил дождик, а в основном погода стояла солнечная.

Как-то пришли несколько солдат в серых бушлатах и в противогазах. Они собирали автоматы, патроны, гранаты. Взяли у нас и кожаные ремни, уже истертые, но все равно ценные.

Осторожно пошарились в наших карманах. У меня вытащили шариковую ручку, давно пустой портсигар с картой родной области на крышке, а также фотографию Лены из блокнота. Сам блокнот выкинули.

Солдат, нашедший фотографию, долго рассматривал Ленку огромными противогазовыми глазами, а когда к нему подошел приятель, показал ему.

– Новую дрочилку нашел? – посмеиваясь, спросил приятель.

– Да, как-нибудь в удобной обстановочке…

– Давай-давай. Я потом успею с ней, когда тебя грохнут.

Они ушли, а я вспомнил фотографию. Ленка на ней снята в скверике возле кинотеатра «Пионер». Наше любимое место… Ленка в коротенькой узкой юбке и белом свитере. Свитер широкий, но шея и плечи открытые. Она сделала губки розочкой и прикрыла немного глаза, томно так. На обороте фотки крупными, с красивыми завитушками буквами написала: «Это твоя Ленка. Навсегда».

А у Арбузика его семейную фотографию не забрали, а взяли крутой кожаный бумажник, который он хранил как зеницу ока все эти годы. Для него он был вроде талисмана. Единственная вещь из дома, из той жизни.

1993 г.