Алжирские тайны - Роберт Ирвин Страница 4

— Мы поступили на службу к Гектору, а ФНО стала на сторону Ахилла. Лишь очень проницательный человек сможет определить, кто сделал лучший выбор.

Кроме того, хотя жестокость Жуанвиля вызывает восхищение, она принимает многочисленные и довольно своеобразные формы.

— Мы сжигаем их шатры, насилуем их женщин, реквизируем их урожай, мы вынуждены устраивать публичные казни, а оставшихся в живых загонять в места, которые иначе как концлагерями не назовешь. Эти бедняги страдают из-за нас. Бог пожелал, чтобы алжирские арабы страдали за грехи Франции, но Бог должен смертельно ненавидеть французов, чтобы позволять алжирцам так страдать…

Так или иначе, Жуанвиль наверняка одобрил бы мое стремление проникнуть в мысли этого человека. Но для каждого у меня припасена отдельная история.

Я было подумал, что Швабу не нравится работать с липкой лентой — что он из тех, кто не любит прикасаться к арабам. Потом мне показалось, что он испытывает угрызения совести по поводу «интенсивного допроса» и что у него это первое в жизни дознание. В наши дни подобные девственники встречаются все реже.

— Злитесь, лейтенант?

— Еще бы!

Я стиснул зубы, готовясь выдать образцовую накачку.

— В армии не всякая работа доставляет удовольствие. Далеко не всякая. Успокойтесь! Вы же видели фотографии. Та девушка на всю жизнь останется уродиной на двух культяпках. А от этой твари вы слышали хотя бы словечко сожаления? Мне все это хорошо знакомо. Когда подъезжают санитарные машины, арабы радостно кричат, их детишки забрасывают носилки камнями, а женщины стоят на крышах и галдят как оглашенные. Нельзя оставаться безучастным. Это недопустимо. Если вы живы сегодня и останетесь в живых через два года, когда отслужите свой срок, то лишь благодаря тому, что где-то — где-то и когда-то, не знаю, когда именно, — один из наших людей подверг одного из людей противника интенсивному допросу и выяснил, где установлены мины, на одной из которых в противном случае подорвались бы вы вместе со своим джипом. Зарубите это себе на носу. Нельзя постоянно осуждать боевых товарищей и кичиться при этом чистой совестью либерала. Жизнь здесь даром не дается. Ради нее приходится трудиться.

Похоже, он упрямится.

— Не нравится мне ваш метод пытки.

— Это не пытка. То есть пытка, конечно, в широком смысле этого слова. В Легионе ни к чему стесняться в выражениях. Пытка в том смысле, что для получения точной и правдивой информации применяется воздействие боли. Но в том смысле, который придают ей коммунисты, это не пытка. Они пользуются ужасными методами, чтобы сломить дух человека, превратить его в зомби, который от всего отречется и все выложит. Но мы здесь телесной и душевной чистоты человека не нарушаем. Разве я не прав, лейтенант?

Похоже, он колеблется. А я собираюсь пустить в ход свою дежурную фразу: «Мне бы не хотелось, чтобы мои пленные испытывали то, чего не испытал я сам». Что касается меня, это почти правда. После падения Дьен-Бьен-Фу я провел десять неприятных недель в специальном карантинном лагере близ Ланг-Транга. Но тут лейтенант меня перебивает…

— Хорошо, на этого человека, вероятно, необходимо оказать кое-какое дополнительное давление, но это низость. Нельзя ли поскорей с этим покончить? Это ведь и в его, и в наших интересах. Нельзя ли действовать немного быстрее?

— Быстрее?

— Вы без конца пережевываете эту дерьмовую историю. Изготовитель бомбы, бар «Оттоманы» и так далее, а теперь вдобавок вся эта чепуха насчет его детства, семьи, работы, тех, кто жил с ним по соседству десять лет назад, и тому подобная чушь собачья, к тому же обрастающая подробностями. У меня мурашки по спине бегают, когда он кричит, а вы пытаетесь, так сказать, свести воедино его первые детские воспоминания!

— Надо знать образ мыслей противника, лейтенант. Знать образ мыслей противника — не только то, что у него на уме, но и то, как все это там оказалось с самого начала, а заодно и то, как противник намерен использовать все, что у него на уме. Мы должны знать образ мыслей противника лучше, чем сам противник. Только так мы сможем выиграть эту войну.

— Ладно, с этим я, допустим, согласен…

— Надеюсь!

— …но мы, кажется, очень близки к тому, чтобы добиться действительно важных сведений. А вы тут же опять уменьшаете напряжение, начинаете допрос и ставите его в тупик, но когда он уже готов допустить промах, напряжение вновь повышается. При всем уважении к вам, мне это порядком осточертело.

— Лейтенант, вы ведь еще не освоились с методикой дознания?

Он холодно кивает.

— Так я и думал. Этими методами я работаю с пятьдесят пятого года. Урок первый: если вы собираетесь использовать магнето, нет смысла сразу повышать напряжение и оставлять его на пределе. Пока подается ток, бедняга просто пытается проглотить кляп, а когда напряжение отключают, он так оглушен, что не в состоянии говорить. Нет, работать надо, постепенно переходя от нажима к запугиванию и обратно. Это вопрос мастерства. Мастерства.

Мы говорим все тише и тише, ощущая на себе злобный взгляд аль-Хади, следящего за нашей дискуссией. Встревоженный, я отворачиваюсь от лейтенанта и протягиваю руку к полевому телефону.

— Если вы снова заставите меня через это пройти, я все скажу! — кричит аль-Хади.

— Именно этого мы и хотим, не правда ли, лейтенант?

Мой взгляд вновь устремлен на лейтенанта. Он меня недолюбливает. Даже не уважает. Ну что ж, к этому я привык. Аль-Хади перешел на арабский и несет какой-то вздор. Лейтенант, кажется, арабского не знает. Напряжение слегка увеличивается, а потом отключается, поскольку в дверь сунул голову капрал. На нашего задержанного он старается не смотреть.

— Капитан, там одна дама…

— Женщина, капрал. Женщина. Дам мы не допрашиваем.

— Нет, в смысле… к вам. Она настаивает на том, что имеет право сюда спуститься. У нее есть пропуск, но не армейский, и я сказал ей, что она…

— Уверяю вас, капитан, я именно женщина!

— Лейтенант, выпроводите отсюда мадмуазель де Серкисян!

Шваб уже стоит у нижней ступеньки и преграждает ей путь. Шанталь размахивает пропуском в ОИДК и через плечо Шваба пытается разглядеть, что происходит.

Аль-Хади опять переходит на французский:

— Помогите! Мадам, помогите мне! Расскажите о том, что вы здесь видите. Они меня убивают… Расскажите газетчикам.

Я наклоняюсь к арестованному и советую ему кричать погромче. Шанталь арестованного не слушает. Она поглощена вежливой борьбой с моим лейтенантом и пытается протиснуться мимо него, но долго вежливую борьбу выдерживать невозможно. Они сконфуженно улыбаются друг дружке, и Шанталь позволяет проводить себя наверх. Если я на некоторое время оставлю их наедине, она успеет пригласить Шваба заглянуть к ней как-нибудь вечерком и полюбоваться ее коллекцией марок. Жалкий глупец! Это приглашение будет означать отнюдь не то, о чем он подумает. Нельзя сказать, чтобы я был недоволен очередной заминкой в нашем допросе. Я рассеянно поглаживаю аль-Хади по голове: