Ничто не случайно - Ричард Бах Страница 4

ВСЕ ЭТО БЫЛА ПРОСТАЯ, свободная и очень славная жизнь. Бродячие пилоты двадцатых годов, заведя вручную моторы, поднимали в воздух свои Дженни, летели в какой-нибудь городок и там приземлялись. Там они катали пассажиров и зарабатывали кучу денег. До чего же свободными людьми были эти бродячие пилоты! Какая, должно быть, это была чистая жизнь.

Те же небесные цыгане, уже в летах, прикрыв глаза, рассказывали мне о таком прохладном, свежем и желтом солнце, какого я никогда не видел, и о траве такой зеленой, что она искрилась под колесами; о небе таком синем и чистом, каким оно никогда не бывает, и о тучах белее, чем Рождество в воздухе. Вот это были края в старые времена, куда человек мог свободно попасть и летать там, куда и когда он хотел, не подчиняясь ничьей воле, кроме своей собственной.

Я задавал вопросы и внимательно слушал старых пилотов, и где-то в глубине души уже задумывался, нельзя ли было бы проделать то же самое сегодня, в спокойных просторах Среднего Запада.

«Мы были сами по себе, сынок, – слышал я. – Вот это было здорово. По будням мы спали допоздна и работали на самолетах до ужина, а затем катали людей до самого заката и после него. Бывали случаи, черт побери, когда тысяча долларов в день получалась запросто. По выходным мы начинали полеты с восходом и не останавливались до самой полуночи. Желающие полетать выстраивались в очереди, настоящие очереди. Жизнь была что надо, сынок. Поднимались мы утречком… а мы сшивали вместе пару одеял и спали под крылом… поднимались и говорили: Фредди, куда это мы сегодня летим? – А Фредди… он уже умер, классный был летчик, но он так и не вернулся с войны… а Фредди говорит: А откуда ветер дует?

– Ветер с запада, – говорю я. – Тогда летим на восток, – говорил Фредди, и мы заводили вручную наш старенький самолет, забрасывали в него наше барахло и взлетали по ветру, экономя горючее.

Потом, конечно, наступили трудные времена. Наступил великий кризис 1929 года, и у людей не было лишних денег на полеты. Мы сбросили цену до пятидесяти центов за полет, хотя раньше мы брали и по пять, и по десять долларов. Нам даже горючее не за что было купить. Временами, если мы работали в паре, то сливали горючее из одного самолета, чтобы мог летать второй. Позже заработала авиапочта, а потом начали действовать авиалинии, и им понадобились пилоты. Но какое-то время, пока все это продолжалось, это была славная жизнь. О, с двадцать первого года по двадцать девятый… было просто замечательно. Как приземлишься, первым делом видишь двух пацанов и собаку. Первым делом, раньше всех…» И снова прикрывались глаза, что-то припоминая.

И я задумывался. Может, эти старые добрые дни не так уж безвозвратно ушли. Может, они все еще ждут где-то за горизонтом. Вот если бы мне удалось найти еще несколько пилотов, несколько старых самолетов. Может, мы смогли бы отыскать те времена, этот прозрачный, прозрачный воздух, эту свободу. Если бы я смог доказать, что у человека есть выбор, что он может выбрать и мир, и время, в котором ему жить, я мог бы показать, что вся эта скоростная сталь и слепые компьютеры, и городские бунты – это лишь одна сторона картины жизни… сторона, которую мы не обязаны выбирать, если не хотим. Я смог бы доказать, что Америка в глубине души не так уж сильно изменилась. Что под тонким налетом газетного заголовка американцы по-прежнему спокойный, храбрый и красивый народ.

Когда я обнародовал свою неясную скромную мечту, кое-кто из тех, кто придерживался противоположного мнения, бросился, чтобы затоптать ее насмерть. То и дело я слышал, что это не только рискованная, непрактичная затея, но что она вообще неосуществима и не имеет никакой надежды на успех. Добрые старые времена миновали… да ведь это каждому известно! О, может, эта страна и была когда-нибудь неторопливым, дружелюбным краем, но в наше время люди подадут в суд на чужака – не говоря уже о друге – только за то, что он обронит их шляпу. Просто люди сейчас такие. Ты приземляешься на сенокосе у фермера, а он сажает тебя в тюрьму за проникновение в частное владение, отбирает у тебя самолет в возмещение нанесенного ущерба его земле и покажет в суде, что ты угрожал жизни членов его семьи, когда пролетал над его амбаром.

Нынешние люди, говорили они, требуют максимального комфорта и безопасности. Не станешь же ты им платить за то, чтобы они поднялись в воздух на биплане, которому сорок лет от роду, да еще с открытой кабиной, позволяющей ветру забрызгивать их маслом… а ты еще хочешь, чтобы они тебе платили за все эти неприятности? Ни одна страховая компания, даже сам лондонский Ллойд не возьмется страховать такую затею ни одним центом меньше, чем за тысячу долларов в неделю. Развлекательные полеты, как же! Опустись на землю, приятель, на дворе у нас 60-е годы.

– Что ты думаешь насчет прыжка? – спросил Стью и рывком вернул меня в послеполуденный Рио.

– Поздновато, пожалуй, – сказал я, и бродячие пилоты, и голоса пророков растаяли без следа. – Но, черт побери, денек тихий. Попробуем.

Спустя минуту Стью стоял в полной готовности, высокий и серьезный, приладив на спине крепления парашюта, перебросив запасной парашют на грудь, швырнув свой шлем на переднее сиденье, готовый выполнить свою часть работы. Похожий на массивного, неуклюжего водолаза, весь в пряжках и нейлоновой паутине поверх ярко-желтого комбинезона, он забрался в переднюю кабину и закрыл дверцу.

– Порядочек, – сказал он, – поехали.

Мне стоило больших трудов поверить, что этот паренек, пышущий внутренним огнем, выбрал изучение зубоврачебного дела. Дантист! Надо нам будет как-нибудь убедить его в том, что в жизни есть нечто большее, чем сомнительная надежность зубного кабинета.