Про зло и бабло - Макс Нарышкин Страница 4

Но наплакаться навзрыд в свою последнюю минуту, а Старостин уже понимал, что дольше не проживет, ему было не суждено.

— Полноте вам, Сергей Олегович, — проговорил неведомый гость. — Неужели я так похож на ксендза или пастора?

Недоумевая, кто же это может быть тогда еще в таком одеянии, Старостин вновь приподнял голову и стер ладонью сгустившиеся, слепящие слезы. И уже через мгновение разглядел и черный, искрящийся росою костюм незнакомца, и черную рубашку его, застегнутую до самого кадыка крепкой шеи, и длинные волосы, аккуратно собранные назад. Разглядел и туфли, признавшись самому себе, что никогда не видел обуви такой идеально чистой и ухоженной.

И когда уже собирался вернуться на затвердевшую от его долгого лежания подушку, Старостин вдруг почувствовал, что боль, еще мгновение назад разрывавшая его тело, притупилась и отступила. Решив не дразнить ее понапрасну, Сергей Олегович все-таки улегся и на всякий случай поморщился.

— Помирать, значит, собрались, — риторически заметил гость, подтягивая к кровати стул и усаживаясь на него верхом. — Сломались духом, разуверились, я слышал, в высшей силе. А это, простите, совершенно недопустимо.

«Значит, — подумал больной, — старухи вызвали еще и психолога». Нынче это модно. Все помешались на приватизационных чеках, психологах и прочем, без чего в прошлые годы без труда обходились. Он должен отвлечь умирающего от заглядывания в могилу до того момента, как приедет священник. Но психолог в такой ситуации вряд ли станет улыбаться, да еще саркастически. Несмотря на то что боль затаилась, как после укола, каковые, кстати, на больного действовать уже перестали, Старостин радости не чувствовал. Такое уже было — вот, кажется, пришло избавление… И сразу после этого, словно насмехаясь, тело снова начинает заходиться в судорогах.

— Кто вы? — прохрипел Старостин, дыша неприятным запахом давно не чищенных зубов. Постель его, пропитанная потом, давно не менявшееся белье, немытое тело — букет этих категорически невыносимых для носа обывателя запахов гостя, как видно, не отпугивал. Напротив, он подтянул стул еще ближе к больному и теперь находился от него на расстоянии не более метра.

— Дайте мне вашу руку, — не церемонясь, гость вынул из кармана несессер, и, когда распахнул его, Старостин увидел в нем аккуратно прижатые резинкой несколько заполненных шприцев.

Даже не чувствуя, как игла входит ему под кожу, больной заплакал от бессилия. Сколько и чего ему уже только не кололи…

— Чувствуете, как замерла ваша боль? — спросил черный и чуть дернул веком. — А сейчас она угаснет совсем. Быть может, не навсегда, но на время нашего разговора точно. Терпеть не могу, когда в мои доверительные беседы вмешивается кто-то третий.

И Старостин, еще мгновение назад плачущий оттого, что умирает, а священника все нет, расправил на лице морщины и прислушался. Боль действительно ушла. Она покинула тело больного, прихватив и тревогу, и слабость.

Проведя рукою, чего не мог делать уже около двух недель, по собственному телу, Старостин поднес руку к лицу и несколько раз сжал ладонь в кулак. Боль, как бывало ранее, не захлестнула. Напротив, внутри умирающего словно кто-то отвернул завинченный до этого момента краник, и внутрь его истощенного болезнью организма полилась живительная влага. Старостин явственно ощущал, как она торопится по сосудам, как проникает, приятно холодя, в каждую клетку тела, как насыщает силами легкие, уже почти погибшую печень, как заставляет работать почки. Старостину вдруг захотелось в туалет, что было тоже удивительно. Последний месяц он мочился в стоящее рядом ведро, а после, когда уже стал не в силах поворачиваться на бок, а старушки забывали подниматься наверх, ходил прямо под себя. Сейчас же случилось чудо. Старостин почувствовал срочную необходимость подняться и направиться в туалет, расположенный на втором этаже.

— Эка вас понесло! В туалет… — заметил гость, из чего Старостин заключил, что мыслит в присутствии постороннего вслух. — В углу комнаты стоит ведро, Сергей Олегович. Меня не затруднит отвернуться.

Когда больной снова оказался на кровати, лицо его уже было налито свежестью и покрыто румянцем, который половина докторов назвала бы больным, а вторая половина нездоровым.