Свет в океане - М. Л. Стедман Страница 4

Пойнт-Партагез получил свое название от французских первооткрывателей, которые нанесли на карту мыс на юго-западной оконечности австралийского континента задолго до начавшейся в 1826 году британской колонизации запада материка. Скваттеры двинулись на север от Албани и на юг от колонии Суон-Ривер, захватывая девственные леса на территории в сотни миль. Светлокожие люди вырубали высокие вековые деревья, прокладывали дороги и освобождали землю под пастбища. Караваны повозок, запряженных лошадьми, потянулись по узким дорогам, и земли, не знавшие до этого никакого насилия, теперь выжигались, распахивались, обмерялись и раздавались людям, прибывшим из другого полушария в поисках лучшей доли. Здесь судьба могла им уготовить и невероятные лишения, и смерть, и баснословное богатство.

Городок Партагез на стыке двух океанов образовался сам по себе, притягивая как магнитом жителей в это удобное место, где была пресная вода, плодородная почва и отличная бухта. Местный порт, конечно, не мог соперничать с Албани, но вполне годился для перевозки древесины, сандалового дерева и говядины. Постепенно поселение обрастало ремесленниками и торговцами, в городке открылась школа, появились разные церкви, много кирпичных и каменных домов и еще больше — деревянных. Заработали магазины, возвели здание ратуши, и даже открылось отделение фирмы Далгети по продаже товаров для колонистов и скупке их продукции. И еще открылось много питейных заведений. Очень много.

С самого основания поселения его жители считали, что все стоящие внимания события происходят за его пределами. Новости из внешнего мира напоминали капли дождя, которые с трудом просачивались сквозь густую крону деревьев: стоило кому-то что-нибудь узнать, как новость передавалась из уст в уста. Но ситуация чуть улучшилось в 1890 году, когда проложили телеграфную линию и в городке кое у кого даже появились телефоны. В 1899 году мужчины из Пойнт-Партагеза отправились в Трансвааль на англо-бурскую войну, и хотя с нее вернулись не все, но даже это не изменило мнения, что Партагез жил своей обособленной жизнью, в которой просто не могло произойти ни удивительно хороших, ни на редкость плохих событий.

В других городах все было иначе. Например, в Калгурли, который находился в сотнях миль в глубь материка, под коркой пустыни пролегали золотые жилы. Туда съезжались старатели, не имевшие ничего, кроме тачки и лотка, а уехать могли на легковом автомобиле, за который расплачивались золотым самородком размером с кошку. Не случайно в названиях улиц там то и дело встречалось слово «Крез». Мир нуждался в том, что имелось в Калгурли. А древесина и сандаловое дерево, которые мог предложить Партагез, были сущей мелочевкой, спрос на которую никогда не порождал бума и буйного расцвета.

Но в 1914 году все изменилось. Неожиданно выяснилось, что у Партагеза тоже имелось нечто, в чем отчаянно нуждался мир. Это были молодые мужчины, лесорубы и пахари, привычные к лишениям и тяжелому труду. Эти мужчины были отличным пушечным мясом для войны в другом полушарии.

1914 год запомнился торжественными проводами и запахом кожи на новеньких формах. Но год спустя жители Партагеза вдруг стали ощущать, что события в мире уже не обходят стороной их городок: любимые и пышущие здоровьем мужья и сыновья не возвращались, но зато начали приходить телеграммы. Эти клочки бумаги часто выпадали из обессиленных рук и тут же подхватывались порывистым ветром. В них говорилось, что чудесных сыновей, которых они растили, купали, бранили и жалели… что их больше нет на свете. Партагез стал частью большого мира позже других, и присоединение сопровождалось мучительной болью.

Конечно, дети умирали и раньше. Никто не мог дать гарантии, что ребенок родится живым или что он проживет долго. Выживали только самые здоровые и везучие. Об этом красноречиво свидетельствовали записи в семейных Библиях, да и на кладбище было немало могил детей, погибших от укуса змеи, болезни или несчастного случая вроде неудачного падения с повозки. Эти дети восприняли материнские увещевания «не шуметь» буквально, а их братья и сестры быстро привыкали накрывать на стол на одного человека меньше, как, впрочем, и к тому, что после очередных родов им придется потесниться. Как не все зерна пшеницы, брошенные в землю, сумеют прорасти, так и Господь отмеряет всем жизненный срок и прибирает к себе «лишних» согласно одному Ему ведомым соображениям.

Городское кладбище всегда честно фиксировало каждую смерть, и его надгробия, иногда покосившиеся и торчавшие из земли, как кривые и гнилые зубы, рассказывали, как кто-то утонул, кого-то придавило насмерть бревном, а кого-то убила инфлюэнца или даже удар молнии. Но с 1915 года все изменилось: мужчины со всей округи продолжали умирать десятками, а кладбище никак на это не реагировало.

Причина была проста: эти тела погибших лежали где-то в грязи на чужбине. Власти делали что могли: там, где позволяли условия и военная обстановка, рылись могилы. Если останки разорванных тел удавалось опознать, а для этого прилагались все силы, то погибших хоронили с военными почестями. Могилы фотографировались, и потом за два фунта один шиллинг и шесть пенсов семья могла приобрести официальный памятный снимок в рамке. Позже появлялись военные мемориалы, но они воздвигались не столько в знак скорби по павшим, сколько во славу победы, оплаченной их жизнями. Но люди считали, что такой победой жизни вряд ли стоило так уж гордиться.

В Партагезе семей, потерявших на фронте своих мужчин, было предостаточно. Причем никакого призыва на военную службу и мобилизации не было. Никто не заставлял их идти воевать.

Но особенно жестоко судьба обошлась с теми, кого считали «счастливчиками», вернувшимися домой. Детей в честь их возвращения принаряжали, и даже собаке на ошейник повязывали бант, чтобы чувствовался общий праздник. Обычно именно собака первой замечала, что с хозяином что-то не так. И не потому, что у мужчины не хватало глаза или ноги: вернувшиеся были будто пропавшими без вести, хотя никуда и не пропадали. Взять хотя бы Билли Уишарта с мельницы Сэдлера. Трое детишек и чудесная жена, о которой можно только мечтать. После газовой атаки Билли не может даже толком держать ложку: она стучит о тарелку, как соломорезка, и разбрызгивает суп по всему столу. А руки трясутся так, что невозможно застегнуть пуговицы. А оставшись ночью с женой, он не раздевается, а сворачивается калачиком на кровати и плачет. Или взять Сэма Даусетта, которому удалось выжить в кровавой мясорубке при высадке на Галлиполи, но зато ему оторвало обе ноги и снесло пол-лица в битве при Буллекурте. Его овдовевшая мать не спит ночами, переживая, кто позаботится о ее мальчике, когда Господь призовет ее к себе. Во всей округе не найдется дурочки, которая согласится связать с ним свою судьбу. Такие люди похожи на дырки в швейцарском сыре, в которых ничего нет.