Маленькие дети - Том Перротта Страница 39

— А знаешь, — она смотрела прямо на Кэти, — он должен стать твоим парнем. Вы оба — самые красивые студенты на курсе, и из вас получится отличная пара. Правда ведь? — Она оглянулась на остальных девушек.

Все согласились, и с тех пор ничего не ведающий Тодд был заочно назначен бойфрендом Кэти. «Я видела сегодня твоего Тодда», «твой Тодд ходит в нашу лабораторию» — слышала она то и дело.

Но Кэти хватило всего одного разговора на вечеринке, состоявшейся пару недель спустя, чтобы твердо решить, что Тодд никогда не станет «ее парнем». Он был действительно очень хорош собой, но показался ей тогда не столько личностью, сколько идеальным воплощением типа красавца спортсмена, переставшего пленять ее еще в школе. Она не для того поступила в колледж, чтобы и здесь тратить время на футболистов с квадратными подбородками и словом «успех», печатными буквами написанным на лбу.

Нет, Кэти уже осточертели эти самодовольные атлеты с их вечным хвастовством и подробными отчетами о вчерашнем матче. Она мечтала влюбиться в небритого бунтаря-художника или дерзкого интеллектуала, который помог бы ей по-новому открыть мир и собственную индивидуальность, о чем ее безмозглым школьным кавалерам не дано было даже мечтать.

К концу первого курса Кэти уже примерила на эту роль и джазового гитариста, и художника-абстракциониста, и вечно обкуренного фотографа, и будущего антрополога, автостопом объездившего всю Австралию. Сначала каждый из них казался по-своему интересным, но когда очарование новизны изнашивалось, Кэти всякий раз приходилось с горечью признать, что представителей богемы столь же мало интересует ее внутренний мир, как и бывших приятелей-футболистов. Они упорно не желали тратить время, обсуждая с Кэти историю искусств или культуру аборигенов. Все они хотели только одного — как можно быстрее напоить ее и затащить в постель.

Потом, в начале третьего курса, она познакомилась с Джейсоном, невысоким кудрявым пареньком, родители которого преподавали историю в Висконсинском университете. Джейсон был пламенным марксистом (редкая птица в их кампусе) и яростным борцом за социальную справедливость и к тому же мог говорить на волнующие его темы часами. Всю осень они с Кэти просиживали ночами и, поглощая бесчисленное количество растворимого кофе, спорили о политике. Их мнения почти никогда не совпадали — Джейсон считал, например, что Восточная Германия была совершенно права, построив Берлинскую стену; и что диктатура пролетариата — наиболее прогрессивный и демократичный из всех современных режимов, — но это нисколько не смущало Кэти. Главное, что он был первым интеллектуалом, который отнесся к ней как к равной, с уважением выслушивал ее мнение и совершенно серьезно пытался убедить ее в своей правоте. Он не считал их споры лишь неизбежной прелюдией перед главным событием. Для Джейсона они и были главным событием. Он никогда не флиртовал с Кэти, не пытался поцеловать и пропускал мимо ушей все более прозрачные намеки на то, что она больше не настаивает на столь уважительном отношении к ее сексуальной независимости.

Понятно, что вскоре она по уши влюбилась. Из источника интеллектуальных восторгов их бесконечные и совершенно целомудренные споры о маоизме и Сандинистской революции превратились в ежедневную эротическую пытку. В конце концов Кэти не могла больше терпеть. Однажды в пятницу, предварительно накачав Джейсона водкой, она затащила его в постель. Секс с ним оправдал все самые смелые ее ожидания — он стал физическим и эмоциональным продолжением их диалога, в котором было все: и нежность, и страсть, и шепот, и обмен пылкими взглядами. Когда все кончилось, Кэти строго уперлась пальцем ему в грудь и потребовала объяснить, какого черта он так долго тянул. Джейсон смущенно отвернулся.

— Ну, я не знаю… — пробормотал он. — Наверное, это глупо.

— Что? Мне-то ты можешь сказать.

Он с трудом взглянул ей в глаза:

— Ты слишком высокая для меня.

Кэти расхохоталась. И это все?

— Джей, — мягко напомнила она, — я всего на пять сантиметров выше тебя.

— Скорее на десять.

— Пусть на десять. Мне на это наплевать.

Кэти ждала, что он скажет то же самое, но Джейсон молчал.

— Ты можешь говорить что угодно, — сказал он наконец, — но все-таки это смешно, когда девушка выше.

— Кому смешно?

— Людям. Всем.

— Боже мой, — недоверчиво ахнула Кэти. — ТЫ же социалист и революционер. Ты распространяешь в колледже «Дэйли уоркер». С каких это пор тебя волнует, что подумают люди?

— Мне это просто неприятно, Кэти. Все станут смеяться. И смеяться будут не над тобой.

— Ну и пусть смеются, — прошептала Кэти и наклонилась, чтобы поцеловала его. — Пусть всякие идиоты смеются.

Они еще около месяца пытались встречаться, но ничего хорошего из этого не вышло. Джейсон не желал никуда с ней ходить и скорее бы умер, чем согласился танцевать или просто держаться за руки на людях. В конце концов в первый же день после рождественских каникул он сообщил Кэти, что им надо расстаться.

— Я понимаю, что я идиот, — грустно сказал он, — и что, наверное, буду жалеть об этом до конца своих дней.

— Тогда давай не будем этого делать, — взмолилась Кэти, чувствуя, как к глазам подступают горячие, позорные слезы.

— Прости, — сказал Джейсон. — У нас все равно ничего не получится.

Два месяца спустя, когда Кэти еще не совсем оправилась после этого разрыва, на лекции по социологии американской семьи ее жизнь неожиданно и круто изменилась. Профессор, отдавший в юности дань радикализму, а ныне грузный толстяк с седеющей бородкой, расхаживал перед доской, на которой была написана загадочная фраза: «Гендерные ожидания / конфликт — проблема, у которой нет решения?»

— Я думаю, можно с определенной долей уверенности сказать, — вещал он, — что в настоящий момент наше общество переживает период нестабильного позиционирования. Старая концепция равных и справедливых отношений в семье уже почти никого не устраивает, но новая еще не найдена. Вашему поколению неизбежно придется заново изобретать колесо и придумывать новые модели долгосрочного совместного существования мужчины и женщины в рамках семьи.

Для иллюстрации своей теории профессор провел в аудитории импровизированный социологический опрос. Он попросил поднять руку тех студентов, которые собираются в будущем создать семью и завести детей. Примерно половина аудитории вытянула кверху руки. Профессор терпеливо ждал, поглядывая на них не без иронии, и после некоторого раздумья руки подняли еще несколько человек, и Кэти в их числе.

— Так, приблизительно три четверти. Вот это уже больше похоже на правду.

Потом он спросил, сколько женщин из присутствующих в аудитории намерены работать в полную силу в течение всего репродуктивного периода. Примерно половина из тех, кто собирался заводить детей, подняли руки. И Кэти опять была одной из них.

— Хорошо, — кивнул профессор. — Как видите, довольно значительное количество женщин выбирают традиционно мужскую модель поведения. Следующий вопрос я задаю уже из чистого любопытства. Кто из вас, молодые люди, согласится сидеть дома с ребенком, пока его жена будет ходить на работу? Менять пеленки, готовить обеды, стирать?