Женщина и мужчины - Мануэла Гретковска Страница 39

Иоанна сжалась, словно стиснутый кулак, но в этом не было агрессии, желания атаковать – напротив, она будто силилась сдержать в себе какой-то порыв.

Клара заметила ее гримасу. «Я ведь себе причиняю боль, себе и Яцеку, а не ей!»

– Послушай, депрессия – это не грипп, – принялась она объяснять Иоанне. – Ты не думай, что бедный печальный Яцек только и смотрит в потолок, страдая от меланхолии. Почему такие больные зачастую оказываются на улице, становятся бомжами? Да потому, что их семьи не выдерживают существования рядом с ними. Представь, если бы Марек превратился в типа, который только и делает, что издевается над тобой и детьми… Нет, он бы тебя не бил, а только унижал, обращался бы с тобой как с дрянью, которая виновата абсолютно во всем – в его депрессии, в том, что на улице скверная погода… Яцек отворачивается от меня с чувством гадливости. Я тебе не говорила об этом…

– Жаль, – без упрека произнесла Иоанна. – Кажется, я могу понять, что он чувствует… У меня тоже была депрессия и… долги. – Она вынула из «кенгурушки» ребенка, который умоляюще тянул к ней ручки, открыла баночку холодного йогурта и, взяв немного на палец, принялась массировать малышу десны, зудевшие от режущихся зубок.

– Иоська, у тебя не было депрессии, у тебя были самые обыкновенные заботы, и у тебя все прошло! – Темные от недосыпания круги под глазами Клары напоминали крылья ночной бабочки. – Ты и понятия не имеешь, что это такое – психическое заболевание. Я не нужна ему – так зачем же мне быть с ним? О, нет, конечно, я нужна ему – нужна, чтобы болеть с ним вместе, чтобы разделять с ним его депрессию, хотя общаться со мной он не хочет. Он ненавидит меня… – Она раздавила в руке пачку сухого печенья. – У меня самой уже появляется чувство, что он прав, говоря, что люди – мерзки и не нужно ни с кем видеться, что мир ужасен, поэтому я не должна радоваться, не должна ничего планировать, не должна ни на что надеяться, потому что… потому что это вульгарно. А уж чтобы мне заговорить с кем-то – упаси Бог, я ведь настолько отвратительна, что непременно ляпну какую-нибудь глупость, кого-то обижу… Мне вообще не следует ни с кем общаться. Надо сидеть дома и страдать. Я постепенно, незаметно для себя попадаю в зависимость от его причуд и настроений. Будет ли он сегодня удовлетворен или опять начнет орать на меня без всякого повода? Я становлюсь похожей на затравленную жену алкоголика: выпьет – не выпьет, набьет морду – не набьет… Кажется, алкоголизм возникает как бегство от депрессии. Я не знаю, что лучше. Будь Яцек алкоголиком, ты, возможно, понимала бы меня: «У нее муж пьет, вот она и не выдерживает…» Иося, мне остается или принять его мир, его болезнь в себя и лечиться вместе с ним, или…

– И Яцеку до сих пор не стало лучше?

– Мы о ком вообще говорим? О нем или…

Оставить больного – бесчеловечно, Клара размышляла об этом по нескольку раз на дню. Но если бы она ушла от мужа, это позволило бы ей снова стать женщиной, а не опекуншей. Сейчас она – жена. К тому же она врач. Но Клара уже не различала, где болезнь Яцека, а где его истинный характер. Да, порой у него случались проблески нормального мировосприятия, в которых можно было распознать прежнего Яцека. Как-то раз в момент такого кратковременного «выздоровления» они пошли в кино. Во время рекламы, предваряющей фильм, Клара отошла к машине за свитером; когда она вернулась, лицо Яцека уже исказила гримаса скорби и отвращения. Он стал кричать на нее – зачем она тащит его в кино, когда ему хочется спать?

– Ты холодная эгоистичная сука.

«Когда люди открывают друг в друге пороки, глупость, жестокость – они расходятся, – словно оправдывалась она перед собой. – Возможно, болезнь открыла в Яцеке все самое худшее. Ведь не все страдающие депрессией кончают жизнь самоубийством, не все издеваются над своими семьями, не все становятся бездомными…»

Она была одержима своим новым «я». Купила себе новое молодежное белье в спортивном стиле – без шикарных кружев и блесток – и решила сменить духи, которыми всегда пользовалась, которые выбирала вместе с Яцеком. Они отдавали теперь палатой для хронических больных. Этим ароматом сопровождались и все последние месяцы их жизни. Так пахла ее одежда, постель, тело, которое было вечно «на взводе» от плача и скандалов… Клара взяла с полочки в ванной флакончик, достала второй из сумки и открутила золотые крышечки. Она испытывала удовольствие, наблюдая, как из горлышек, похожих на отворенные вены, вытекают в раковину последние капли. «Нет, я не мщу. Просто все полетело к чертям, так пусть и этот символ нашей совместной жизни тоже летит в канализацию. По крайней мере это мое решение…» – Уничтожая старые духи, Клара ощущала забытую радость ребенка от поступка, оставшегося безнаказанным. «Знаю, это по-детски», – улыбалась она сама себе, судорожно сжимая прозрачный флакон и чувствуя ту самую силу, что когда-то, после смерти матери, не позволяла ей оторвать руки от пропахших лекарствами стен их квартиры. Мокрая бутылочка выскользнула из рук и разбилась о кафель. Собирая осколки, Клара поранилась, и ее кровь смешалась с остатками опиумной жидкости.

Новые светло-зеленые, с терпким растительным запахом духи соответствовали стилю Юлека. Его сперма пахла, проникающая внутрь Клары через рот и влагалище, была как белый сок листьев жасмина или одуванчика… Раньше она не глотала сперму, отодвигаясь за миг до того, как брызнет белковая жидкость, отдающая рыбной овсянкой.

Кларе снова хотелось и далеких путешествий, и недолгих экскурсий по выходным. Прогулки в парке, бассейн, сумасшедшие ночи… Она не ощущала угрозы Страшного суда над собой, когда взвешивается каждое слово, каждый ее поступок вплоть до самой обыденной покупки.

– Зачем ты с ними разговаривала? Ты видела их мины? – Яцек неустанно выслеживал человеческую подлость. – Знаешь, сколько процентов американцев доверяет своим соотечественникам? Семьдесят-восемьдесят, – апеллировал он к статистике, полагая, что она знает все. – А у нас? Семь! Семь процентов наивных идиотов, которые верят, что другой поляк их не обворует и не обманет.

– Может, большинство наших сограждан страдают депрессией, только не знают об этом? – Клара сама подсовывала ему этот ответ.

– Ты не сможешь? – Клара, подбородком поддерживая телефонную трубку, вынимала ложкой из миски с краской пасхальные яйца и окунала их в раствор уксуса. – И ты вообще не знаешь когда?

Яйцо, с которого капала зеленая краска, скатилось в миску с красной, взметнув брызги цветной смеси. Клара зубами стянула резиновую перчатку, от злости кусая себя за пальцы.

– Нескончаемая метель. – Юлек в пуховом спальном мешке лежал на полу в аэропорту. За стеклянной стеной мигала заснеженная надпись: Reykjavik. Он говорил в микрофончик, висящий у небритого подбородка, и кликал из памяти на цветной экран мобильника снимки Клары. Вот она на солнце, с прядью волос через все лицо, вот она задумалась, вот окунула нос в цветы – что за странные морщинистые тюльпаны с жилистыми лепестками… Любимая фотография – ее профиль с наушниками плеера – такой он запомнил ее в самолете. Она тогда выбрала Бранденбургский концерт № 3. Юлек делил людей на пять видов – в зависимости от того, какой из концертов Баха им больше нравится. Он влюблялся в «третьебранденбургских» женщин – не из принципа, просто те, что ему нравились, выбирали именно этот трек.