Апокриф - Владимир Гончаров Страница 39

— Не смей!!! Не смей так говорить!!! — взвился Темар, — ты этого не понимаешь!!! Дура!.. Дура!.. Дура!..

Он вскочил, лицо у него пошло красными пятнами, голос срывался, и было непонятно, что он сделает в следующую минуту: бросится на сестру с кулаками, как случалось в детстве, или зарыдает от обиды…

Но в этот момент в комнату вошла Адди.

— Лорри! — с твердой укоризной заговорила она. — Ну ты для этого сюда пошла, да?! Вы здесь еще передеритесь, родственнички… Темар! Ведь она твоя сестра!

— «И враги человеку — домашние его…» — глухо отозвался Темар.

— Что-о-о!? — озлоблено переспросила Лорри.

— Да, не слушай ты его, — увещевала Адди, — это он все из Завета…

— Да я уже и так поняла! Все бубнит и бубнит… Вон у него на столе фотография… видела? Новый родственник, наверное… Памяти отца бы постыдился… мама, вон, в каком состоянии!

Темар к этому моменту, судя по всему, уже смог взять себя в руки. Он вновь уселся в молельной позе на свой ритуальный табурет. Глаза его пять были закрыты, но из правого — почти выдавилась слеза, застряв между плотно сжатыми веками. Как бы молясь или, может быть, разъясняя самому себе, он напряженно, но негромко произнес:

— «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, тот не достоин Меня».

Лорри, вскочившая было со своего места, вновь опустилась на кровать и упавшим голосом обратилась к сестре:

— Ну, ты послушай, что он несет…

— Оставь его, Лорри! Каждый человек имеет право перебеситься…

— И ты туда же! — среагировал на это Темар. — Никак не можете признать за человеком право на убеждения… на веру!

— Да верь ты ради Бога, во что хочешь, братик, — не могла не ответить Лорри, — но Стиллер — это перебор, кажется…

— Да пойми ты, — опять горячо заговорил Темар, — Стиллер, единственный за два десятилетия политик, который вспомнил о миссии нации, который наш дух, наконец, встряхнул, страну из гнилой спячки поднял! Единственный, кто свет истинной веры поддержал, за братьев наших реально вступился!

— Какая еще миссия? Ты о чем? Дух он встряхнул! Такой дух теперь идет, — дышать темно… Жили не тужили, и — на тебе!

— Лорри! Ты — какая-то ужасная материалистка! Обывательница! Тебе бы только — никто тебя не трогал, лишь бы твое семейство спокойно жило!

— Ну да! Да!! Ты, братик, между прочим, тоже — мое семейство… Вот за тебя я, действительно, переживаю. Да! Больше, чем за каких-то там «братьев»! Да! Вот такая я плохая! А если тебя — моего брата — заберут в армию воевать за этих самых «братьев»?

— Меня не заберут, сестричка!

— Это почему ты так уверен?

— Нельзя «забрать» того, кто идет сам!

— Кто — сам? Как — сам? Адди! Что он говорит такое?! Он же мать совсем убьет!

Адди во время этой последней перепалки стояла в дверном проеме, прислонившись плечом к дверному косяку, и как-то обреченно покачивала головой из стороны в сторону.

Наконец, она решительно сказала:

— Так, все! Дискуссия окончена. Все — по постелям! Время позднее. Не дай Бог, бабушка еще вашу свару услышит…

— Но, как же? — попыталась сопротивляться Лорри. — Ведь ты же слышала? Слышала?! Ведь…

— А, вот так! Пошли, я тебе говорю. Ну! — и она второй раз за последние сутки, твердо взяв Лорри за руку чуть повыше локтя, вывела ее из комнаты. На этот раз — из комнаты брата.

* * *

Лорри подъезжала к Продниппу в довольно паршивом настроении. Тут было все: и чувство вины перед Адди за свое, как ей иногда казалось, дезертирство из семьи в трудную для родных пору; и ужасное впечатление от состояния, в котором находилась мама; и беспокойство за уставшую, все более терявшую силы бабушку; и тяжелый осадок от ссор с братом при ощущении какой-то непробиваемой, выросшей между ними стены, и одновременно мучительная тревога за него, за его жизнь и за те последствия, которые могут возникнуть в случае, если (не приведи Господи!) с ним что-нибудь случится…

Лорри, за те два дня, которые ей оставались до отъезда из Инзо, еще пару раз попыталась поговорить с Темаром в тщетной надежде что-то изменить в нем. При этом, боясь углубить трещину в отношениях с братом, она дала себе слово любой ценой удерживаться от того, чтобы давать какие-либо резкие оценки его таким странным и в общем-то неприемлемым для нее религиозным и политическим взглядам, а также постараться не задевать уничтожительными эпитетами его новых кумиров. И это слово, внутренне скрипя зубами, Лорри сдержала почти до самого конца.

Темар воспринял такую перемену в поведении сестры весьма неожиданным для нее, но, строго говоря, вполне естественным для мальчишки-неофита образом, а именно: он решил, что его религиозная стойкость, а может быть, нечто свыше повлияло на Лорри, и она встала на путь «просветления». Вследствие этого наивного заблуждения он впал в миссионерский экстаз и обрушил на сестру сумбурную и восторженную проповедь. Он вдохновенно пел осанну Церкви Бога Единого и Светлого, — несущей миру единственно верное в каждой своей букве, точке и запятой учение, льющей свет Божественной истины и дающей ключ к пониманию любого явления жизни, наделяющей каждое человеческое существо великой надеждой на «исцеление грехов личных и общих», дарящей покой душе и гарантирующей своим праведникам «покой Великой Вечности» после неизбежного для каждого смертного перехода в «иную суть»… Он с совершенно искренним жаром и огнем веры в глазах, отчаянно жестикулируя, вещал о «предназначении», «миссии», «особом пути Родины и Нации» и, опираясь на эти свои посылки, соответствующим образом интерпретировал все события последних лет, включая идиотизм КРАДов, провалы в экономике и войну. И в этом волшебном (чтобы не сказать — кривом) зеркале искусственно созданные трудности превращались в «испытания, ниспосланные свыше», очевидные катастрофы — в «наказания за грехи», страдания людей — в «искупительные жертвы», а их же подлости — в «исполнение Великой Воли, цели и пути коей непостижимы».

Лорри позволяла себе иногда вставляться с достаточно ехидными, как ей казалось, вопросами в его горячие речи в надежде посеять в голове брата хоть какие-то зерна сомнений в отношении того, что тот проповедовал… но — тщетно. Исполняя данное себе слово, она избегала резких формулировок, которые могли бы без обиняков показать ее настоящее отношение к тому, что говорил Темар, а тот, пребывая в каком-то новом и непонятном для Лорри состоянии сознания, не мог оценить скрытую иронию в ее словах. Напротив, он полагал, что сестра и в самом деле возжелала проникнуться такими замечательными, такими универсальными, такими справедливыми идеями его веры. Достаточно мягкие экивоки, которые Лорри позволяла себе в отношении явных противоречий между маловразумительными картинами бытия, которые перед нею развертывал брат, и реальной жизнью, исторгали из Темара лишь дополнительные потоки слов, в коих доказательность заменялась горячечной вдохновенностью, или подходящей цитатой из Завета Истины, а в наиболее сложных случаях — универсальным: «Это — не умом, это — душой нужно понять! Внутреннее око в себе открыть!» И он все звал ее пойти с ним на очередное бдение Инзонского отделения «Веры и молодости», чтобы встретиться с его обожаемым наставником, после контакта с которым, по святому убеждению Темара, не «просветлиться» было невозможно…