Павел II. В 3 книгах. Книга 2. День Пирайи - Евгений Витковский Страница 39

Павел перестал понимать что бы то ни было, и в толк не мог взять — какого черта он все-таки слушает эту многоумную белиберду. Но человек, того гляди, загнется, или же перейдет на вовсе никому неведомый язык — черт с ним, пусть говорит.

— В ближайшем будущем, товарищ величество, вам следует ожидать следующих событий. Предмет, подобный увеличенному во много раз летающему киту, взлетит весьма высоко и спасет совершенно не нужную вам половину вас. Таковой предмет должен быть по возможности обогрет и обласкан, а половину следует от себя беспощадно отрезать и экспортировать в области средней Европы с прибавлением в качестве возвращенного приданого кильки… да, кильки.

Павел не выдержал.

— Я не понимаю!

Дворянин Шелковников посмотрел на него с печалью и укоризной.

— Увы, почти все, что говорит полковник ясновидения Абрикосов, как правило, совершенно непонятно, зато потом бывает ясно, что все было понятно. Надо слушать, ваше величество.

Женщина, ничуть не обидясь, продолжала с полуслова:

— С килькой впридачу. На… — выражение совершенно непереводимо, но приблизительно означает органы коитуса у северных водоплавающих млекопитающих — вам, товарищ величество, эта килька? Отдайте ее, ничего в ней нет хорошего.

«Так уж прямо и нет, — подумал Павел, — чем не закуска». Но тут же понял, что ему эта закуска и впрямь теперь не по рангу и от нее действительно лучше отказаться.

— Затем, товарищ величество, вам будет необходимо прислушаться к здравому голосу двоюродного брата вашего отца и начать незамедлительное востребование всех незаконно… умыкнутых территорий нашей могучей, единой и неделимой родины. Помимо уже указнной вам территории Аляски, рассмотрите возможность скорейшего предъявления территориальных претензий на Финляндию, далее Закавказье, Польшу, Маньчжурию, Гавайи, Мальту, Папуа — Новую Гвинею; впрочем, советники подготовят вам список в ближайшее время. В целях же разрешения внутренних проблем рекомендую вам наискорейшим образом принять на штатную службу вашего родственника, который через несколько часов начнет ходить у вас под окном, ибо сейчас он уже напал на ваш верный след и очень скоро захочет получить у вас аудиенцию, от которой не уклоняйтесь, иначе лишитесь возможности в несколько более удаленном будущем списать все переломы… прошу прощения, перегибы, которые ваш родственник совершит на том посту, который вы предложите ему занять. Войска под Москвой, лаисса, могут концентрироваться, у нас, лаисса… не северо-восточное государство в Африке, где главу правительства так уж просто застрелить на параде. Кроме того, рекомендую, лаисса, немедленно начать постановку максимального количества монументов, увековечивающих память тех, чья память до сих пор не увековечивалась, это увлечет народ и косвенным образом решит все основные проблемы удержания сильной власти. И племянника своего не ругайте и разрешите ему свадьбу по его доброй воле, он так сделан, лаисса, от природы. Я бы всех по именам назвал, но что-то с памятью моей стало после всех этих неудач в гагаузском эгрегоре…

«Какой племянник? С чего бы не дать ему жениться? Даже если он у меня есть?..» — Павел вспомнил, что все правнуки сношаря ему, Павлу, приходятся троюродными племянниками. Однако ж сколько родственников развелось, как только в императоры взяли, ох. Седая женщина все еще продолжала переводить:

— И не бойтесь того, кто приснится вам в головном уборе с козырьком. Побеседуйте с ним, он укажет путь.

«Еще буду я со всякими, которые в кепочках, ручкаться!..»

— И дайте пенсии непригодным к службе…

Женщина умолкла. Доходяга на тахте пробормотал что-то, быстро смолк.

— Сойду я тогда с седьмого неба, как Данила сын Филиппа, воссяду и судить буду, новое небо под землей устрою, чтобы почести себе собрать, лаисса-лаисса. Главное — побольше радеть!

Человек на тахте открыл глаза и окинул комнату почти погасшим взором. Вдруг взгляд его остановился на чем-то за левым плечом Павла, зрачки сузились, глаза расширились и полезли из орбит. На почти русском языке человек завопил не своим голосом:

— Поссай!.. Поссай Россию!.. — потом что-то забормотал, похоже, уже на никому неведомом языке, потому что женщина переводить не стала. Потом доходяга выпрямился и потерял сознание — а может, умер, — кто его знает. Павел обернулся. За плечом у него виднелась в отдалении только толстая старуха, бывшая Тонькина соседка по коммунальной квартире, которую ему сюда подселили с первого дня и про которую Тоня говорила, что она для Павла на утро памятного дня даже специально лимончик припасла. Чего нашел в ней плохого этот дохлый? И вдруг рассердился.

— Унести! — твердо сказал он, бросил на отключившегося ясновидетеля безразличный взгляд, других даже подобным не удостоил, встал и твердой походкой двинулся в свою комнату. Весьма растерянный Шелковников явно не знал — что делать, но почти сразу же бросился вслед за Павлом.

— Государь, — успел сказать он императору, который уже взялся за дверную ручку, — многие годы этот человек никогда нас…

— Дайте пройти, ваше высокопревосходительство, — сказал Павел ядовито и тут же понял, что наградил Шелковникова генеральским званием. Понял, что ругаться с этим толстым сейчас нельзя, понял, что тот не понял, что его произвели в генералы, и пояснил, — дайте пройти, генерал. У меня… мигрень, дорогуша.

Оглушив Шелковникова сразу тремя неожиданными титулами, Павел скрылся за дверью. Генерал же, наконец-то подлинный российский генерал — аншеф, что ли? побежал назад, к издыхающему полковнику. Авось тот еще что-либо интересное скажет. Как, к примеру, масонские дела повернуть нужно в разрезе имперских интересов?..

В гостиной Абрикосова он уже не застал. По требованию умеющего оставаться незаметным врача отходящий «полковник ясновидения» был немедленно унесен вместе со своей угловой тахтой, потому что умирать любил в домашней обстановке. Ливерий понимающе кивнул генералу — теперь и в самом деле генералу! — дворянину Шелковникову, с трудом переступая негнущимися ногами, удалился в свое гнусное министерство. Посреди гостиной же стоял почему-то не белый, как все последнее время, а довольно-таки багровый Аракелян, и перед ним — гордая, заложившая руки за спину Антонина.

— Товарищ генерал, она дала мне пощечину! — срывающимся голосом проговорил полковник.

— А это за Беллу Яновну, — твердо ответила Тонька, — она здесь в своем доме, и нечего мне выговоры делать, не обязана я ее под замком держать, времена теперь другие! — Шелковников догадался, что Аракелян, забывшись, по старой памяти решил сделать Тоньке втык за неправильное чередование, и т. д., и т. д., - сейчас, наверное, за допущение лица еврейской национальности к лицезрению Абрикосова. Ох, и послал Бог чуткого свояка! Пусть бы кюфту варил, это он умеет, а он все кашу да кашу…

— Товарищ Аракелян, — веско сказал генерал, нажимая на слово «товарищ», жалоба на старшего по званию наказывается по уставу. Это вам известно? — и, не глядя на полковника, чуть поклонился Тоньке и проносорожил к своему ЗИЛу. Из всего кортежа под окнами осталась одна только черная «волга» — аракеляновская. Опустела и гостиная. Битый полковник посмотрел вслед гордо покидающей поле боя Тоньке и тоже печально вышел прочь.