Собачий вальс - Юлия Александрова Страница 38

Меня разбудил громкий, пронзительный визг на одной ноте: женский голос безостановочно верещал, замолкал на долю секунды, чтобы вдохнуть воздуха, и включался вновь, с того самого места, на котором заканчивался мгновение назад.

Я открыла глаза и огляделась: судя по свету и ясной солнечной тишине было часов восемь утра. Дачный посёлок спал, с улицы не доносилось ни звука: не проезжали редкие машины из города, не тарахтели газонокосилки, не слышно было звуков строительства, ведущегося то тут, то там. Я лежала на диване в гостиной первого этажа, одетая, и пустота в голове продолжала своё, теперь уже неторопливое, вращение. Визг не прекращался несколько минут, но постепенно стих, сменившись жалобным всхлипыванием и бессвязными причитаниями. Я села, с трудом приподняв голову от подушки и спустив на пол ноги.

Что вчера было? Как я здесь оказалась? В памяти начали всплывать отрывочные картинки вечернего застолья с песнями и разговорами, и я кисло поморщилась. Чувство стыда, каждый раз накатывающее наутро после обильных возлияний накануне, настойчиво стучало худосочным кулачком в область грудной клетки. На соседнем диване в другом конце гостиной заворочалось чьё-то тело, и, приглядевшись, я узнала Киру.

— Что это? Кто плачет? — спросила она, облизывая пересохшие губы.

Меня не меньше племянницы это интересовало, и я поднялась с дивана навстречу резко качнувшемуся полу. Окружающие предметы заскользили по наклонной плоскости, наваливаясь на меня, но внутренним усилием я заставила их встать на место. Звуки стали отчётливее, взгляд прояснился, походка приобрела уверенность. Плач и всхлипывания доносились из прихожей, куда я направилась, недоумевая, откуда взялось в голосе хнычущей женщины столько ужаса и безысходного отчаяния?

От представшей перед глазами картины похолодело внутри. Я схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть, потому что колени дрогнули и прогнулись, как от подсечки, а сердце застучало, отзываясь в висках гулкими ударами.

На полу прихожей, у самого подножья лестницы на второй этаж неподвижно лежал Виктор Сергеевич. Его ноги, полусогнутые в коленях, зацепились за нижнюю ступеньку, а левая рука неестественно выгнулась кистью наружу. Один ботинок крошечного тридцатьвосьмого размера с развязанными шнурками сполз со ступни, и был виден серый носок, собравшийся гармошкой. Огромный живот дядюшки топорщился вверх, рубашка перекрутилась набок и торчала из штанов, наполовину расстёгнутая, как будто он начал раздеваться перед сном, но в последний момент передумал. На лице застыло спокойное и умиротворенное выражение, будто он прилёг ненадолго отдохнуть, если бы не одна маленькая деталь: под головой дяди Вити расплылось густое, круглое, цвета креплёного вина пятно, в котором я интуитивно распознала кровь. Я — не доктор скорой помощи, не судмедэксперт, я никогда не видела, как выглядят кровавые пятна на полу за исключением тех, что показывают в детективных сериалах BBC, но это определённо была кровь. Дядюшка лежал совершенно мёртвый, с разбитой вдребезги головой, на полу маминого загородного дома, как, наверное, когда-то мой отец.

На верхней ступеньке лестницы, вцепившись в резные столбики перил, сидела Наташа. Сейчас она только трясла головой и еле слышно всхлипывала, голова безвольно клонилась вниз, а в глазах застыло немое недоумение. Я подошла к телу дядюшки, присела на корточки и взяла его за запястье: хотела пощупать пульс, как всегда делают в кино. Не обнаружив такового, я поводила большим пальцем из стороны в сторону над собственной кистью и нашла ту точку, в которой упрямо бился, подпрыгивая, мой сердечный ритм. Затем я опять взяла дядюшку за руку. Она была тяжёлой и молчаливой, ничто не стучало и не пульсировало в ней, и, как ни старалась я прислушаться и уловить малейшее движение, пальцы нащупывали лишь тишину.

Я посмотрела на Наташу и покачала головой. Блондинка вскрикнула, словно от удара, и опять затихла, продолжая качать головой взад-вперёд в молчаливом согласии. За её спиной у перил появилась мама, и мне на мгновение показалось, что она ожидала увидеть нечто подобное и нисколько не удивилась.

— Как Серёжа, — тихо сказала она, лицо побелело, губы капризно поджались.

Она едва взглянула вниз на тело Виктора Сергеевича и обратилась к кому-то наверху:

— Звони в скорую. И в милицию заодно. Всё равно они должны будут приехать.

— Не пускайте сюда Сару! — внезапно сообразив, закричала я снизу, но было поздно. Бледное личико дочери выглядывало курносым носом на вытянутой шее с другой стороны лестничного проёма. Глаза расширились, почернели и застыли от любопытства и страха.

С отчаянным проворством и скоростью подстреленной пантеры я перемахнула через бездвижное дядюшкино тело, но споткнулась о его задранные домиком ноги и упала. Послышался глухой стук и пронзительный визг Наташи, но я тут же оттолкнулась коленями от мертвеца, вскочила и, не оглядываясь, побежала вверх по лестнице, мимо съёжившейся от ужаса невесты покойного Виктора Сергеевича, мимо бледной собранной мамы и заспанной растрёпанной Люси. Я схватила Сару за руку, оттащила её от перил вглубь холла второго этажа и крепко прижала к себе. Она не сопротивлялась и обняла меня в ответ, зарывшись лицом мне в плечо. Мы не обнимались так несколько лет, довольствуясь ничего не значащими поцелуями в мамином стиле щека-к-щеке, лёгкими ободряющими прикосновениями и похлопываниями по плечу. От неё пахло клубникой, мятой и чем-то ещё, чем-то свежим и пряным: так пахли только что открытые банки квашенной капусты, которые Люся приносила зимой из холодного погреба в тёплую, уютную кухню маминого дома моего детства. Я запустила руку в её волосы, которые так давно не расчесывала и не заплетала в косы, и почувствовала, как из глаз полились градом холодные неудержимые слёзы.

* * *

Следователь оказался молодым и очень симпатичным мужчиной с большими серыми глазами. Все без исключения, даже безмерно скорбящая невеста Виктора Сергеевича, были рады его приходу и говорили без умолку, рассказывая о событиях прошлой ночи. Удивительно, что может сделать с компанией женщин присутствие одного-единственного человека противоположного пола: неприятности забываются, грусть улетучивается на время, и начинается здоровое соперничество за внимание.

Мало кто из нас помнил финал вечера — слишком пьяным оказалось мамино вино из красной смородины, но поучаствовать в разговоре хотелось всем.

— Я ушла часов в двенадцать, — тараторила Кира, — да, мама? Я наливку пролила, помнишь?

— Нет, в половину двенадцатого только Сара пошла спать, — сухо отвечала Кристина, вытягивая шею. — Мы засиделись дольше.

— Я вообще на время не смотрела, — смущённо добавляла Карина. — Мне почему-то так грустно было вчера…

— Сколько же мы сидели?

— Часа три точно.

— Не может быть! Как часа три? Нет, мы сразу потом разошлись. Около двенадцати. Как только я наливку пролила, так и разошлись.

— До состояния, чтобы наливку проливать, нужно было дойти. За полчаса попробуй уложись! — Люся насмешливо смотрела на Киру, которая продолжала уверять, что нисколечко не опьянела и пошла спать по собственной воле, потому что захотела, а не потому, что её увели под руки.