Дом над Онего - Мариуш Вильк Страница 38

О цунами рассказала мне Клава из Усть-Яндомы. Дело в том, что недавно они поругались с Витей из-за положения Ориона — «меча Вяйнемяйнена», как его называют в Карелии. Клава утверждала, что он сдвинулся со своего места.

— Вот посмотри, — показывает она, — меч Вяйно в конце декабря всегда висел над коньком нашей крыши, а теперь светит над часовней.

Вот теперь Денисенко приехали сообщить: цунами — явное доказательство того, что Клава была права.

19 января

Мне исполнилось пятьдесят лет… С недоверием заглядываю в этот колодец. Неужели это меня отражает водяное око, взирающее из глубины?

29 января

Вот уже неделю яростный запад (западный ветер) неутомимо метет снегом. Сейчас — когда я пишу эти слова — такое ощущение, будто я несусь на машине, а из тьмы за окном летят мне навстречу, кружась в безумном вихре, тучи бледных хлопьев — словно рои ночных бабочек, — на миг попадают в круг света (лампы на столе) и снова исчезают во мраке… Впечатление тем более абсурдное, что нас занесло к чертовой матери и ни о какой машине не может быть и речи. Дорогу завалило снегом так, что до Конды сейчас и на тракторе не доберешься. На открытых участках, выходящих на озеро, высятся сугробы в два с половиной метра. Отполированные ветром, твердые, как гипс.

Так что нас капитально отрезало от мира. Дотопать сюда можно только на лыжах, но кому захочется в такую пургу брести пять верст против ветра? Самые азартные рыбаки предпочитают сидеть на печке, носа во двор не высунут, что уж говорить о случайных туристах и гостях из города. Для меня, впрочем, оно и к лучшему: в такой ситуации гость, не привыкший ценить уединение, — вор твоего времени. Кто может быть менее желанен?

Единственное — в случае пожара или сердечного приступа ни пожарникам, ни «скорой» по сугробам сюда не попасть. Не только банальный аппендицит может отправить на тот свет, но и простой фурункул способен привести к плачевному результату. Невольно вспоминается наш первый Новый год в Заонежье. Такое не забудешь.

В конце ноября ударили суровые морозы. Старика Васильева, который умер на зимнего Николая, не выходя из осеннего запоя, хоронили в твердой как камень земле. В то утро черная птица попыталась влететь ко мне в кабинет — чуть не выбила окно. В середине декабря столбик ртути в термометре опустился до минус сорока — и замер. Увлекшись борьбой за выживание (рубка дров, добывание воды из проруби, расчистка снега и так далее…), не сразу обратил внимание на небольшой гнойник, появившийся на правом локте. Потом я пытался его выдавить и, видимо, занес инфекцию. Предплечье распухло так, что на Новый год рука не влезала ни в один рукав. Температура и новогоднее шампанское сделали свое дело: после полуночи я отключился напрочь. А под утро во всем Заонежье вырубилось электричество. Запили мужики на медвежьегорской электростанции.

Когда я проснулся, разница между температурой моего тела и температурой воздуха на улице составляла более восьмидесяти градусов Цельсия. У меня — за сорок, за окном — минус сорок два. Правая рука напоминала новогодний шар или большую радужную сардельку. Слава встал на лыжи и кинулся в Великую Губу за помощью.

К счастью, дорога была расчищена. «Скорая» из больницы в Великой Губе приехала — о чудо! — довольно быстро (учитывая, что было раннее утро 1 января). Правда, прислали не врача, а дежурную сестру, зато шофер был совершенно трезв. Машину они оставили на околице — въезд в деревню не чистят (Конда фигурирует в документах как «нежилая») — и кое-как, без лыж, добрели по свежему снегу до нашего дома. Тамара Валентиновна только ахнула, увидев мою руку, превратившуюся в воздушный шарик, и, не задумываясь, вынесла вердикт: немедленно к хирургу, резать!

— Резать — не резать, — почесал в затылке Лев Матвеевич, — до Медгоры все равно не доедем, бензина не хватит.

— У нас в больнице переночует.

— А не замерзнет он там?

До меня стало доходить, что дела плохи. Сестра Тамара твердила, что спасти меня может только скальпель, а поскольку хирурга в Великой Губе нет, надо ехать в Медвежьегорск. А как ехать, если у Матвеевича лимит на бензин исчерпан, а новый еще не выделили. Поэтому они решили пока положить меня в больницу в Великой Губе. Но там холодно, как в псарне, потому что ночью вырубилось электричество и полопались трубы центрального отопления. Пока они в новогоднюю ночь спохватились, один больной умер, еще двое — при смерти. Остальных разобрали по домам.

— Так, может, пускай наш больной лучше дома ждет транспорта в Медгору? — предложила Наташа.

— Исключено, — возразил Матвеевич, — я и сегодня сюда еле доехал, а если ночью пойдет снег — обещали, — завтра до вас будет уже не добраться.

Последнее слово было за мной. Я поблагодарил и отказался. Уж лучше умирать у себя дома на теплой печке, чем в обледеневшей больнице. Тот, кому доводилось лежать в провинциальной больнице постсоветской эпохи, скорее всего, меня поймет. Тамара Валентиновна пыталась возражать, но, увидев, что я принял решение, наложила повязку с ихтиоловой мазью и оставила какой-то антибиотик. Четыре дня я его пил, чтобы остановить воспаление. Ихтиол вытянул гной. Температура упала. Я бросил лекарства и и стал голодать. Через неделю рука вернулась в норму. Снова пронесло.

А что касается дороги, Матвеевич был прав. Вскоре после их отъезда началась метель.

3 февраля

А в «Жепе» — новое цунами… На сей раз — список Вильдштайна [123]. Четверть миллиона «жертв».

Помню Бронека в радостный период конца 1970-х. Кажется, осенью 1979 года мы сидели у меня на улице Пшестшенной во Вроцлаве, между двумя стычками с госбезопасностью. Без Лешека Малешки [124], зато с Анджеем и Войтеком из краковского СКС [125]и несколькими ребятами из Вроцлава. Интересно, кто-нибудь из них вошел в список Бронека?

А впрочем — плевать!.. Но я поражаюсь этой общенациональной панике. Этой «истерии», как это раньше называлось, которую уже несколько дней провоцирует «Жепа». Все вдруг стали проверять: окружающих, себя (словно раньше не знали), своих близких. «Многие теперь примутся восстанавливать честное имя и прикрывать фамилии, словно разграбленные могилы, а репутация нескольких покойников рассыплется в прах». Но есть ли из-за чего настолько сходить с ума?