Любиево - Михал Витковский Страница 38

Паула в постели перед первым кофе. С чтивом.

Дрр-дрр-дрр!

Кто звонит? Бочка.

— Привет, Паула! Инесса из Штатов приехала!

— Какая Инесса, не мешай, жаба, я в постели, про Грету Гарбо читаю.

— Ну Инесса, та, что до военного положения в Штаты уехала, ну та, которая Юрку обокрала, с Кшыков. Ну та, что с этой Дарьей из валютки жила…

Паула выходит из себя:

— Да не помню я.

Бочка:

— На завтра нас всех из старой компании в «Макдональдс» на обед пригласила!

Паула бросает трубку, встает, что-то там ворчит себе под нос, идет заварить кофе. Ловит первую программу. Кухня наполняется классической музыкой.

Паула уже после первого кофе. Воскресное утро, издали слышны колокола.

Дрр-дрр-дрр! Анна:

— Я получила новый рейтинг вроцлавских теток из «Сцены». Ни одной знакомой клички. Что с ними стало? Где они теперь обретаются? Все новые имена. Какие-то Эстеры, Памелы… Вас с Михаськой-Литераторшей там вообще нет! Единственное, что радует, — ваша сестра на тридцатом месте. А теперь, что карты утром сказали: «Единица» переживет свой ренессанс. Только там все снова соберутся. Все вернутся. Будет как раньше. Больше ничего не могу сказать. Карты не говорят, когда. Паула!

— Ну?

— Можно я приеду к тебе во Вроцлав?

— Конечно, Андя, приезжай, непременно!

— Знаешь, дорогая…

— Ну?

— Я хотела бы тебя обокрасть… Тебя и этого сучонка Михаську…

— Ха! Ха! Ха!

— Плеснуть тебе в суп сыворотку правды и спросить: где ты, паскуда, деньжата прячешь. Все бы у тебя забрала.

— Ха! Ха! Ха!

— Говори, не то прибью! И так мне мечтается, чтобы ты пошла потом на заставу, на Щитники, и какую-нибудь самую большую сплетницу спросила: «Помнишь Анну, которая давно в Быдгощ свалила?» И тогда одна такая, а может, и две, например Бронька-Гэбистка или Сова, скажут: «Ну?» А ты: «Воровкой оказалась, всю квартиру мою обчистила, на сто тысяч меня грохнула… Даже яйца из холодильника, сука, вынесла». И тогда они, головой ручаюсь, сказали бы: «Я всегда говорила, что она воровка, у этой суки прям на морде написано: воровка! Сейчас же звони в полицию, даже не раздумывай, не жалей ее!» И радовались бы!

— Ха! Ха! Ха! Ну ты, Андя, и придумаешь!

— Знаешь, Паула, зачем этот сучонок Михаська книжку про нас пишет?

— Зачем?

— Он думает, что телки прочтут, проникнутся нашей судьбой и сжалятся, станут к нам более снисходительными и скажут: «Вон оно что оказывается, вот как они подкатываются к нашему елдану, а он — вот он, на, Михаська, бери, порадуй свое очко, если уж вокруг этого столько шума…» И будет, прошмандовка, по воинским частям ездить с авторскими вечерами и забавляться с телками со всей Польши, а нам ничего не достанется, хотя все это наши истории! Потому что она теперь гранд-дама, она тебе в парк не пойдет, как когда-то, не-е-ет, побрезгует… Пойдем, обокрадем ее за это или что-нибудь на нее наговорим…

— Да ты че, когда это телки книги читали?

— Анка! А знаешь, я на заставе подружилась с Калицкой!

— Боже упаси от такого счастья!

— Очень со мной была мила.

— Это, я думаю, она дозналась, что у тебя большая квартира, что там комнаты пустуют, и теперь эта сука будет подлизываться…

Паула кладет трубку и впадает в задумчивость. «Единица» была одной из «номерных» застав, а были еще Артистическая, Бемовка… Но чтобы возродилась? Паула крутит пальцем у виска.

После второго кофе она раскидывает карты. Вчера постелила свежую скатерть, вроде бы карты это любят. Письмо! Какое письмо? К черту, уж столько лет не получаю никаких писем. Блондин вечернею порой. Паула хихикает. Поправляет прическу. Принимает успокоительное, потому что все время «какая-то разбитая». Телефон.

— Алло.

Звонит Пьорелла. Всхлипывает.

— Алло, это ты, Пьорка? — а та в рев:

— Ли… ли… ли… Лиза умерла, повесилась…

— Господи, что ты несешь, Пьорелла, в субботу я видела ее на заставе! Она одному молодому работяге платила. Я стояла и видела. И Мими тоже была.

— Удави-и-илась.

— Где и как, говори толком.

— В артистической уборной, у нас, в оперетте…

— Да ты что?!

Пьорелла, уже спокойней:

— Ну говорю же тебе, мы уже все были в костюмах, я к ней в уборную, коньячку глотнуть перед спектаклем, понимаешь, как всегда, вхожу, а она… — Пьорелла снова в рев. — А она на поясе от халата висит, на трубе отопления.

Паула спокойно (видать, лекарство уже подействовало):

— Приходи немедленно, девочек надо обзвонить, на венок сброситься.

Пьорелла уже тоже спокойнее:

— С лентой?

— Конечно, с лентой. И с надписью: «Лизе от подруг». (Паула представила себе, как эта надпись будет контрастировать с мужским именем и фамилией на могиле.) Или по-другому, ну, не знаю, стих, что ли, какой дать, короче, приходи.

Паула подходит к столу, собирает карты, идет закрыть окно, бормочет: «Блондин вечернею порою, ну и где они, эти твои блондины»… А может, она и сама какой-нибудь стих сочинит?