"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты - Ханс Хенни Янн Страница 38

Внезапно в моей комнате оказался швейцарец и сказал по-простому:

- Только теперь чувствуешь тревогу, когда мы уже в безопасности... Вы-то все время смеялись, вас совесть мучить не будет. А знаете что, пойдемте-ка со мной в мою комнату; мы попросим, чтобы нам принесли ужин туда.

Я пошел к нему и рассказал ему кое-что, а он - мне. Потом он спросил, во что я верую, я и это ему рассказал, упомянув о бедствиях человечества. Тут он улыбнулся:

- Видите ли, нам нужны такие, как вы, чтобы люди снова начали верить.

Мы продолжали разговаривать; было уже четыре часа утра*... Потом - не знаю, как это произошло - я сказал ему, что пишу. Он это понял и, казалось, даже ждал такого признания:

- Красивое имя - Ханс Ян; но вы должны писать не ради собственной славы, а во славу Божию... Вы к этому призваны... Видите ли, поэтому мы не утонули. Бог направлял вас, Он будет и дальше вам помогать.

Вскоре мы легли спать.

Утром я проснулся от стука в мою дверь: это был швейцарец (его зовут Бёлер). Я еще не успел одеться, когда вошел директор и протянул мне руку:

- С добрым утром, дорогой господин Ян!

Так же поступил и доктор.

«Оставайтесь у нас», - просили меня; но какое там - каждая ночь в санатории стоит шесть марок (без еды).

Меня провели к столу, накрытому для завтрака, усадили на почетное место, попросили написать мое имя на очень красивой карточке... А ведь они еще не прочли ни одной моей вещи!

Директор написал для меня рекомендательное письмо пастору Небеля [2]чтобы тот позволил мне читать церковные хроники и все, что я захочу... Только чтобы я работал во славу Божию.

Прощание! Все это не стоило мне ни пфеннига.

(Когда встретимся, расскажу еще много чего.) Сейчас мне пора на борт!

Твой Ханс

* Он нежно погладил меня по волосам, что делаешь только ты. Не сердись, намерение у него было хорошее.

X.

Эту историю Янн в течение своей жизни использовал - по крайней мере, трижды - как литературный сюжет. Первый раз - в неопубликованном рассказе предположительно 1915 или 1916 года (<Поездка на Амрум>). Там после краткого описания кораблекрушения (случившегося будто бы за год до момента повествования) рассказывается, как только что переживший кораблекрушение молодой человек ночует в доме у пастора:

Тут я вспомнил о книгах, которые пастор положил для меня на стол. Одну я подтянул поближе к месту, где сидел, раскрыл толстый том и уставился на большие черные, синие и красные буквы, тщательно нарисованные.

Я читал, но не мог ухватить смысл слов.

Всё из-за бури, которая завладела мною на много часов. Я теперь вновь ощущал ветер, и волны, и жуткие стоны судна, испытывавшего страх перед ними... страх перед смертью - -

Великая догадка проникла в меня.

Тогда я принялся читать дальше. < ...>

Шрифт стал нечитаемым. Я думал и думал. Потом перелистнул страницу. И прочитал о тех трагических днях, когда дикие воды проломили дамбу и хлынули на берег. Было там написано и о радостном: что одна женщина подарила жизнь семерым детям.

Я медленно откинулся на спинку кресла. Потому что слишком устал? Потом закрыл глаза и предался грезам.

Следующая по времени обработка этого сюжета - глава «Переправа» в романе «Угрино и Инграбания», где встречается и мотив старинной книги (см. стр. 55, а также 63 и 70).

В 1933 году, в Швейцарии, Янн устно пересказывает ту же историю Вальтеру Мушгу, внося в нее существенные изменения: теперь среди пассажиров терпящего бедствие парохода оказывается Райнер Мария Рильке (со своим другом-швейцарцем, владельцем гостиницы) - что, конечно, является чистой выдумкой. В этом рассказе Янн предстает как спаситель знаменитого поэта (и, можно сказать, принимает от него поэтическую эстафету).

Наконец, в 1953 году (через двадцать лет после беседы с Мушгом!) Янн публикует в ежегоднике основанной им Гамбургской свободной академии искусств рассказ «Кораблекрушение и кое-что сверх того» („Ein Schiffbruch und noch einiges mehr“), воспроизводящий и дополняющий мотивы устного рассказа Янна, записанного Мушгом. Этот новый рассказ с очевидностью показывает, что эпизод с кораблекрушением в восприятии Янна был ключевым, инициационным событием: чуть ли не началом его осознанной (и связанной с осознанием неизбежности смерти) писательской деятельности. В подтверждение этой мысли я процитирую обрамляющую рассказ рамку:

Это произошло за две-три недели до Пасхи 1910 или 1911 года. Я успел отпраздновать свой 15-й или 16-й день рождения. <...>

[Начальная часть рамки.] Я тогда уже не был «плохим учеником». Я уже писал «книги», драмы и романы, изобретал всякие технические новшества, вроде фортепьяно с натуральным строем, и пришел к выводу, что лучше всего было бы уничтожить человечество посредством какого-нибудь трюка - например, изменения химического состава воды или воздуха. Я хранил в домашней лаборатории много килограммов опаснейших ядов и несколько литров хлороформа [3]... Но об излишествах в своих тогдашних мыслях и действиях я говорить не буду. <...> А то, что я тогда пытался никогда не лгать, в крайнем случае молчать, для других людей лишь доказывало, что болезнь переместилась из моего неуклюжего тела в сферу моего духа. <...> В гостинице [гавани Дагебюлль. - ТА.] я только слушал бурю и грезил. Я видел нескончаемый сон, не закончившийся до сих пор. Я предался этому пороку - грезить, - этой главной составляющей моего духа, которой я обязан больше, чем книгам. Видеть, ощущать на вкус, обонять, грезить, бестрепетно всё принимать - это и есть дорога свободы. <...>

[Заключительная часть рамки: прибытие на Амрум.] Впереди меня ждали каникулы. Наступили дни, когда я лежал в дюнах, укутанный в пальто и одеяло. Надо мной проносился ветер; иногда он гонял по кругу снежные хлопья. Я писал дневник, думал о первом и лучшем друге моей жизни, сочинял начало библейской драмы [4]. Каждый день был целым бытием, наполненным тоской по иному и глубинной надеждой...