Черепашья луна - Элис Хоффман Страница 38

Он не обязан отвечать за нее и не будет. Не обязан замечать, как она бросает быстрый взгляд в его сторону каждый раз, когда он делает какое-нибудь движение, будто хочет убедиться, что он рядом. Что с того, если она сразу выбирается из бассейна, едва он, услышав голос мисс Джайлз, которая зовет их к обеду, приказывает ей кивком выходить и берется за полотенце; все это не значит, что он что-то кому-то должен. Он старается не показывать, о чем думает и что затеял. Он ест сосиски с фасолью, хотя его от них воротит. Лежит на раскладушке, пока девочка не уснет. Он даже помогает мисс Джайлз развешивать белье, хотя его никто не просит. Ему ни до кого нет дела, и никто его не заставит. Ему ни до кого нет дела, когда он сидит в кухне и смотрит, как мисс Джайлз замешивает тесто для своего песочного печенья, ему плевать, что там болтают какие-то гости какой-то Опры, ему нет до них дела так же, как до него его матери, которая даже не попыталась его отыскать.

— У тебя сегодня странное лицо, — говорит ему мисс Джайлз, когда девочка просыпается и переползает к его ноге.

Мальчишка старается придать лицу выражение невинное и смущенное, хотя уже знает, что мисс Джайлз легко не проведешь. К ней вон и девчонка привыкает и разрешает не только отлепить себя от его ноги, но даже увести во двор и кормить крольчат кусочками салатных листьев. Она даже отдает мисс Джайлз в стирку своего старого и грязного плюшевого кролика, правда, потом сидит рядом с ним на крыльце, пока тот сохнет. Может, мисс Джайлз и умная, но если ее беспокоит выражение его лица, то вот это напрасно. Не увидит она никакого. Раз они такие дураки, что ему доверяют, то пусть получат что заслужили. Он уверен, что Джулиан Кэш на его месте сделал бы то же самое. Слинял бы при первой возможности; а сейчас он, должно быть, уже далеко, за много миль отсюда.

Ему трудно дождаться, когда закончится день, а потом — когда закончится ужин и тарелка песочного печенья, которое испекла мисс Джайлз. А потом девочка соглашается, чтобы мисс Джайлз ее уложила, в первый раз за все время; до сих пор она поднимала крик, требуя, чтобы именно он подоткнул ей одеяло и дал старого кролика, с которым она спит. Но это хорошо, это очень даже хорошо, и ничуточки не важно. Нужно быть полным дураком, чтобы ревновать ее к мисс Джайлз, он же не собирается возиться с ней до скончания жизни. Он поглядывает на большие часы в кухне, ожидая, пока небо наполнится оранжевым светом, а потом постепенно начнет темнеть. Незадолго до девяти, когда девочка уже спит, мисс Джайлз, оторвавшись от вчерашнего номера «Сан гералд», говорит:

— У тебя разве нет больше дел на сегодня?

Как будто бы он забыл, как будто не ждал весь день этого момента. Мальчишка отвечает мисс Джайлз вежливым кивком, открывает нараспашку заднюю дверь — и он на свободе. Небо к этому времени стало лиловым, почти того же оттенка, каким было лоскутное одеяло на родительской постели. Выйдя на дорогу, мальчишка сворачивает не направо, а налево, и вместо того, чтобы идти к дому Джулиана, направляется в противоположную сторону. Он бежит по обочине сквозь лиловую, влажную ночь, и сердце у него в груди колотится. Потом мальчишка соображает, что здесь можно запросто поймать машину, которая его подбросит до федерального шоссе, и переходит на шаг. Выуживает из кармана джинсов сморщенную сигарету, которую спер в кухне у Джулиана, достает спички, прикуривает и с жадностью делает затяжку. Небо над головой чернеет, и как будто из ниоткуда в нем появляются белые мотыльки. Он точно знает, чего хочет, и продолжает идти вперед, скоро он будет дома.

Немного дальше по дороге, на ступеньках кафе «Счастливый удар» Шеннон ждет знака, который определит ее судьбу на всю оставшуюся жизнь. Днем она сидела под лавандовым деревом и думала, каково — это навсегда быть привязанным к одному месту. Думала, сколько приходится терпеть дереву: выхлопные газы, дятлов, термитов, ураганы, а потом заплакала, прижавшись щекой к шершавой коре. Пора решать, иначе будет поздно. Она, конечно, может остаться под этим деревом и сидеть здесь и дальше; ей покажется, что прошло всего несколько часов, но когда она встанет, то увидит, что превратилась в старуху и ее длинные седые волосы сплелись с травой. Если летом она поедет на север, то вся ее жизнь изменится. Потом она вернется закончить последний класс, а после будет приезжать на рождественские и пасхальные каникулы, но тогда она будет уже другая, и она не уверена, что готова к этому.

Вечером, стоя возле маминого кафе, она думает, что ничего не изменится от того, останется ли она на всю жизнь в Верити, или улетит на север на летний курс в Маунт-Холиок. Она поднимает голову, но звезд не видно. Слышно, как мать перебрасывается шутками с Мори и Фредом, собираясь закрываться, как всегда по пятницам, позже обычного. Ее мать здесь работает с того самого лета, когда ей исполнилось восемнадцать, немногим больше, чем сейчас Шеннон. Ей никто не предлагал ни стипендии, ни билета на самолет. Шеннон даже не помнит, чтобы мать брала отпуск, кроме одного раза, когда несколько лет назад они ездили в Диснейленд. Они прокатились тогда на всех аттракционах — и в «Пиратах Карибского моря», и на «Большой Громовой горе», чтобы потом ни о чем не жалеть, потому что, наверное, обе понимали, что больше туда не попадут. Их принимали за сестер, но Джейни, вместо того, чтобы радоваться, страшно на это злилась. «Я свои долги отдала», — сказала она тогда Шеннон.

При одной мысли о матери Шеннон хочется плакать, хотя она и не знает почему. Дыхание становится быстрым и частым, а от такого дыхания начинает немного плыть голова, и потому Шеннон, увидев на обочине одинокую фигуру, думает сначала, что та ей мерещится. Шеннон стоит, как стояла, а фигура тем временем приближается, и Шеннон узнает того самого мальчишку, которого видела возле мусорного бака. Ей становится тревожно, как будто это и есть тот знак, которого она ждала, и она, не задумываясь, делает шаг ему навстречу.

Мальчишка пугается, даже отступает на несколько шагов, точь-в-точь как олень у них во дворе.

— Убегаешь? — спрашивает Шеннон.

Мальчишка сначала смотрит на нее молча, потом кивает.

— Я вот тоже подумываю, — говорит Шеннон, потому что в эту минуту в самом деле так думает.

Мальчишка отступает еще на шаг. Он должен был убежать до того, как она откроет рот. Если она такая дура, что все еще сомневается, это не значит, что он тоже дурак.

— Никак не могу принять решение, — сознается Шеннон. — Вроде бы уже решила, а потом оказывается, что нет. Такое чувство, будто сходишь с ума.

Мальчишке кажется, будто сила, погнавшая его из дома мисс Джайлз, начинает покидать его, стекая на землю с кончиков пальцев.

— Где твоя сестренка? — спрашивает Шеннон. — Малышка, с которой я тебя видела?

Если бы он мог говорить, он сказал бы, что девочка спит в кроватке под старым байковым одеялом милях в пяти от них. Сказал бы, что девочка эта слишком мала и не знает, что ее бросили. Она все равно не поймет, даже когда утром не найдет его. Но голоса у него нет. Ему остается только злиться и мечтать, чтобы эта девчонка сгинула. Она ему никто, и он не обязан проникаться ее сомнениями, он знать о них не желает. Ровно через две минуты его здесь не будет, он уйдет и не оглянется. Что он кому должен? Абсолютно ничего он никому не должен. Что он сейчас чувствует? Да ничего.