Чикагская петля - Пол Теру Страница 37

— Мне не нужны такие дерьмовые друзья, — отрезала Ева. — Мне следует переломать тебе твои клешни!

Она чуть отступила в сторону, сделала выпад ногой и приняла одну из боевых поз. Паркер ждал удара: он сжался и задержал дыхание. Но она просто опустила руки через несколько мгновений, и в этом жесте был грустный вызов. Паркер чувствовал, что она в любой момент может перейти на крик или расплакаться.

— Уходи! — сказала она. — Дай пройти, ты мне не нужен.

В ее голосе не было насилия, просто отказ от него, и именно от этого Паркеру было так больно.

Ева придавала этому миру смысл, ее существование в его жизни давало ему надежду на то, что он сможет свыкнуться со своим раскаянием. Но потерять ее вот так, видя, как она уходит вниз по улице, значит потерять в ее лице силу и логику, к которым он уже успел привыкнуть.

— Почему ты не сказала мне, что ты — коп?

— Да я сама не понимаю, почему тебя это так волнует. Это тяжелая работа. Когда ты говоришь людям об этом, они начинают рассказывать глупые анекдоты, задавать глупые вопросы, а потом просто сбегают. А почему ты не сказал мне, что ты — засранец?

— Да я еще хуже, — сказал он, но Ева все ускоряла шаг, и Паркер начал задыхаться. — Ева!

Этот возглас заставил ее приостановиться, но только для того, чтобы сказать:

— Ненавижу, когда ты произносишь мое имя!

И она посмотрела ему прямо в глаза.

— Именно поэтому я хочу, чтобы ты исчез. Если бы я хотела видеть тебя рядом, возненавидела бы себя.

— Ты права! Я думаю, тебе будет лучше без меня.

Казалось, она очень удивилась тому, как быстро он согласился с этим, но уже в следующий миг поторопилась дальше, злясь еще больше от того, что удивилась реакции Паркера.

— Это что? — сказала она и бросила что-то на асфальт. — А это?

Ленивые голуби не улетали, они просто отбегали немного, а потом возвращались, с любопытством рассматривая то, что бросала на дорогу Ева: маленькие белые карточки из бумажника Паркера. Она заставила его собирать их с асфальта, а сама все бежала вперед, выбрасывая их.

Его карточка из яхтклуба в Эванстоне, накопительная карточка авиакомпании «Дельта», его кредитки — восемь штук, карточки заправок «Шэлл» и «Эссо», несколько его визиток, визитка Барбары, ее ламинированное маленькое фото и фото малыша Эдди с датой рождения, написанной на спине, карточка-ключ из клуба «Блэкхоук» и еще много карточек…

— А это что? А вот это?

Она все бросала карточки на асфальт, как карточный игрок, бросающий карты в шляпу. В движении ее рук было столько злобы и она шла так решительно, что Паркер едва поспевал за ней.

— А это? А это?

Это были деньги, около трехсот долларов: по двадцать и по десять. Паркер собирал их, сжимая в кулаке. А потом она повернулась, увидев, как он стоит на коленях и собирает деньги, к которым подбираются грязные голуби.

— Ты вообще кто, мать твою?

Она сказала это так жестко, что Паркер чуть не заплакал. Это был действительно вопрос. И он не знал на него ответа.

Голуби ворковали, хлопали крыльями и готовились взлететь, когда Ева окончательно выпотрошила бумажник Паркера за мусорным баком, а затем швырнула и сам бумажник на асфальт.

— Ты женат, у тебя есть маленький ребенок, ты живешь в Эванстоне, ты член как минимум двадцати клубов, у тебя куча денег на карточках, у тебя есть наличность, ты…

Но Паркер все еще стоял на коленях. Он собирал деньги, отрицал все, что говорила Ева, и умолял ее остановиться. Ради нее же самой. Просто дать ему возможность сказать, что он — ничтожество, что он погубил себя, что он выпал из той жизни, что он — просто никто. Но Паркер понимал, что даже сейчас ему нельзя говорить ей, что он — убийца. Он не хотел в тюрьму, за колючую проволоку, чтобы там его кормили три раза в день. Тюрьма — это всего лишь отсрочка. Это не наказание. Он хотел гораздо худшего.

— Я доверяла тебе!

В голосе Евы слышалась боль обманутой женщины. Но это кричало не разбитое сердце, а жажда мести. Паркер знал, что если она захочет, то сможет раскатать его на этом асфальте, избить его и даже убить, переломать ему все кости, вдавить нос ему в мозг одним точным ударом кулака.

Он хотел сказать, что он тоже был обманут: он принял ее за женщину с потерянной душой, которой он нужен, которая просто ответила на его объявление в разделе «Знакомства». А все это время она в действительности была копом. Но это было не так важно для него сейчас. Гораздо хуже было то, что она сейчас отрекалась от него, и он никогда не думал, что от этого ему будет так больно. Паркер чувствовал себя униженным, был в отчаянии, а мир вокруг вдруг стал давяще огромным и враждебным.

— Знаешь, я так хочу поколотить тебя, — негодовала Ева, — измолотить, засунуть задницей военное гнездо, увидеть, как тебя бьют плетьми!

Это было так мало для Паркера. Он даже не смог сдержать улыбку: какой абсурд! Как мало она о нем знает, если избирает для него такие незначительные наказания. Она просто сердится, ей просто больно. Ева не злится на него по-настоящему, хотя следовало бы. И именно он виноват в том, что она недостаточно зла сейчас. Но ему вряд ли следовало ожидать от нее большего. Были моменты, когда он не мог понять, кто она для него: друг, любовница или одна из жертв? Но сейчас он знал ответ на этот вопрос, и он страшил и затуманивал мозг. Паркер постоял несколько мгновений, переминаясь с ноги на ногу, как голуби вокруг, а потом вдруг сорвался и побежал.

— Беги-беги, козел! — обиженно крикнула ему вслед Ева, когда он пробежал мимо нее.

Голуби разлетались у него из-под ног. Они шумно хлопали крыльями, возмущались и уносили с собой его последние крохи надежды.

И вот у него нет никого: некому служить, некому ему помочь, некому наказать его как следует. Он никому не нужен. Он опасен и сам виноват во всем этом. Никто другой — только он сам.

В то утро он спал в Грант Парк. Он проснулся более бодрым, но неприятно удивленным тем, что все еще жив. Но в нем все еще теплилась жизнь, какое-то аморальное смущение, скорее не жизнь, а паника. Было еще только одно место, куда он мог пойти.