День учителя - Александр Изотчин Страница 37

Гранитовна не была одинока, но все-таки то, что вымучивали из детей учителя, было крохами в сравнении с тем, что имел Ароныч, который регулярно ездил отдыхать за границу и часто посещал свою дочь и внука, давно уже проживавших в Израиле. Там, как точно знали все учителя, у потомства Гордона был свой дом, и дочь директора не затрудняла себя работой. «Да и откуда у этой дуры деньги на дом?! — доказывала коллегам несостоявшаяся мирошкинская теща Татьяна Семеновна, хотя с ней никто не спорил. — Знаю я ее. Она же нашу школу окончила, потом он ее на филфак пропихнул, она еще и в школе поработала какое-то время. И муж ее бросил, тоже потому, что дура-дурой! Гордон им все в Израиле купил. Всю жизнь за отцом просидела».

Свою заботу Эммануил Аронович проявлял не только в отношении наследников по прямой, нисходящей линии. В школе постоянно пасся его племянник, Илья Исаакович Гордон, сорокалетний кандидат педагогических наук, проводивший здесь «педагогический эксперимент». В чем суть эксперимента, никто из учителей так и не смог понять — кроме разглагольствований о «гармонично развитой личности» они ничего добиться от Гордона-младшего не могли. Но зато он добился того, что все учителя раз в год сдавали ему отчеты о ходе эксперимента, в которых несчастные педагоги придумывали невесть что. Был даже выпущен сборник статей под названием «Экспериментальная площадка — школа». Кстати, против «эксперимента» роптали меньше всего — статус «экспериментальной площадки» позволил пробить для учителей некоторые доплаты. Но за все надо платить, и педагоги прекрасно понимали: учитывая связи Гордона-старшего, в случае его смерти, ухода на пенсию или еще какого-нибудь непредвиденного обстоятельства Гордон-младший сразу же сядет в директорское кресло. Поэтому все воспринимали как само собой разумеющееся, что Илья Исаакович присутствовал на всех педсоветах, сидел на них рядом с дядей-директором, подобно тому, как в средневековых монархиях наследники-соправители всегда на торжественных приемах занимали место рядом с правящим императором или королем. «Полная беспросветность», — определял положение Муравьев.

Но особенно директор поразил Мирошкина во время последнего празднования Дня Победы. Кроме расклеивания стенгазет и концерта детей полагалось приглашать в этот день участников войны, чтобы они поделились с учениками спецшколы № 12… своими воспоминаниями о героическом военном времени. Однако в канун праздника в мае 1998 года Ароныч, собрав завучей на совещание, предложил подойти к празднику неформально — не заниматься «вылавливанием» — он так выразился — ветеранов, а обойтись своими силами. «Ведь я тоже воевал», — скромно напомнил Гордон. Это сообщение никого не удивило, хотя, видя иногда директора в пиджаке с несколькими юбилейными медальками, педагоги никак не могли понять, как умудрился повоевать Ароныч, родившийся в 1928 году. Все прояснилось на том праздничном школьном собрании, когда Гордон в своем «юбилейном» пиджаке вышел к микрофону с воспоминаниями и размышлениями. Рассказ начался с сетования директора на то, что он, молодой семнадцатилетний дурак, поддавшись настроению одноклассников, пошел добровольцем в военкомат, прибавив себе один год. «Я был наивным юношей, — вещал Ароныч, — меня так легко было увлечь пропагандой и даже заставить кричать «За Родину! За Сталина!» Как выяснялось из последующего повествования, на войну с Германией и ее союзниками юный Гордон не успел, и выкрикивать сталинистские лозунги его направили на Дальний Восток, где Советский Союз вступил в войну с Японией. Далее в рассказе Гордона началось что-то не вполне понятное для Мирошкина, поскольку описания боев с Квантунской армией в нем не было, зато имелось много рассуждений о страшном холоде и негодяях-особистах, которые своей недоброй опекой буквально не давали продохнуть будущему директору и его сослуживцам. Ярким был эпизод, когда часть Гордона вступала в некий китайский населенный пункт, где все местные жители вышли зачем-то на улицы и выстроились на них с плакатами в руках: «Китаец». «Это они сделали для того, — пояснял выступающий, — чтобы мы знали, что среди них не было японцев». Заслужив вялые аплодисменты детей, Ароныч покинул сцену, а Андрей Иванович несколько дней потом не мог понять, почему рядовой Гордон мерз в снегу, если войну с японцами СССР закончил в конце лета 1945 года, и зачем китайцы выходили из своих домишек, держа в руках определявшие их национальную принадлежность плакаты, не боясь быть убитыми в ходе боев за город. И только через день-другой после концерта до Мирошкина дошло — никакого боя за китайский город и не было, часть, в которой служил Гордон, относилась к войскам, оставленным на какое-то время в оккупированных Красной армией районах Китая, и способствовавшим утверждению там в дальнейшем власти коммунистов. Потому Гордона и его товарищей, выполнявших, по сути, функции карателей, так боялись китайцы, оттого солдаты и мерзли, оставаясь в Китае, когда основные боевые действия там уже закончились, потому их так плотно и «пасли» особисты. Сделав это открытие, Андрей Иванович не преминул поделиться им с Муравьевым и детьми из выпускного класса, которые — к радости учителя истории — также обнаружили погодно-хронологические нестыковки в рассказе директора. Этот случай удивительно точно иллюстрировал мысль, которую Мирошкин-студент вычитал то ли у Марка Блока, то ли у Эриха Соловьева, работами которых по философии истории он увлекался, о том, что в ходе войн и восстаний всегда погибают самые смелые люди, поскольку они сумели пережить страх смерти и оказались в первых, самых опасных рядах, а выживают те, кто шел за ними, менее достойные, но они-то как раз и оставляют воспоминания, не всегда адекватные, по которым потомки судят о происходивших событиях.

Этой мыслью учитель также поделился с выпускниками. Судя по всему, его умозаключения были кем-то доведены до директора, который стал заметно холоднее относиться к историку, но никаких репрессий за свой длинный язык Андрей Иванович не ощутил. Гордон был в тяжелом положении — учителя получали мало, школа переживала постоянную кадровую текучку. Особенно неустойчивым элементом были преподаватели английского языка. Они часто увольнялись, дело дошло до того, что в настоящий момент одну из ставок занимала студентка иняза, которой до получения диплома было еще долгих два года. И это в языковой школе!

Но, несмотря на качество педагогов, а также на убогий вид и фасада, и классов, и на отвратительные экологические условия, в которых пребывали дети, родители исправно ломились в «школу Гордона», платили ему деньги и дарили на праздники и день рождения путевки за границу Конечно, большую роль играла созданная многолетними усилиями репутация элитного учебного заведения, где дают хорошее образование и учатся дети «больших» людей. Когда, получив рекомендации знакомых, чьи чада заканчивали школу № 12…, родители вступали в кабинет директора, все они обращали внимание на его стены, исписанные автографами и пожеланиями «великих». У кого-то из последних здесь учились дети, у кого-то были общие с Аронычем знакомые, кто-то забредал на Ангелинины спектакли, а кого-то Гордон приглашал на школьные праздники. И каждый из них брал в руки черный фломастер, специально для этого приготовленный на директорском столе, и лез на стену. В глазах попадавших в директорскую родителей, наткнувшихся вдруг на росчерк Юрия Никулина или, подумать только, Фаины Раневской, школа вырастала в Кембридж или Оксфорд.