Языческий алтарь - Жан-Пьер Милованофф Страница 37

Эфраим и Элиана обвенчались в ноябре 1940 года в церкви Коль-де-Варез. Времена были не для празднеств. Поэтому церемония была короткой. Обошлось без торжественно выстроившихся приглашенных, без девочек, несущих шлейф невесты, без бросания белого риса на паперти. Новобрачная была в своем бальном платье, только без кринолина.

Этого было время сплошных нехваток, редкостью стала даже картошка, поэтому немногочисленные гости постарались ради пиршества. Сокдело достал из мотоциклетной сумки окорок. Две сестры Элианы, ненавидевшие друг друга, по отдельности заимствовали из журнала «Мари-Клэр» одну и ту же идею – блины из брюквы. Влад-Дровосек приволок живого петуха, сильно смахивавшего на него самого. Волкодав посягнул на свои запасы контрабандного кьянти и тонких черных сигар. Леруи, прибывший накануне автобусом вместе с женой и произведший сенсацию своим протезом из каштана, подарил молодоженам сервиз для кофе по-турецки и коробку настоящего кофе, неведомым образом добытую в Марселе на бульваре Бельсенс. Верную Бобетту вообще сочли колдуньей – как иначе она сумела бы сделать драже, не имея сахара, и ромовые бабы, не имея ни рома, ни муки?

Если старому холостяку, вроде меня, дозволено будет затронуть тему, всегда вызывающую у него сильное удивление, то по мне во всякой свадьбе присутствует немалая доля грусти. Почему Элиана смахнула в церкви кончиками пальцев в шелковой перчатке непрошеную слезу? Почему Эфраим отодвигает десертную тарелку и курит свою первую сигару, уставившись в пространство? Конечно, слеза новобрачной высохнет быстрее, чем ее букет. А у начинающего курильщика будет немало причин перейти на более горький табак. И все-таки откуда берется у молодых эта печаль, такая неуместная в столь праздничный день? Неужели они предчувствуют, что величайшая радость – путь к горчайшему разочарованию? Так ли тонок их слух, что они услышали на пороге блаженства неведомый голос, шепчущий: «Лучшего дня, чем этот, тебе не видать! Им оно и кончится, твое счастье!»

Верьте мне. Подобные чувства делают честь человеческой породе, родившейся, если я ничего не путаю, много миллионов лет тому назад из разочарования, охватившего обезьяну. Признаться, ничто не трогает меня в Эфраиме так сильно, как эта его грусть, когда надо веселиться; еще разве что его решительность и неуклюжесть, когда он берет нежную Элиану за талию и открывает с ней бал под аплодисменты гостей.

В одно мгновение длинный пиршественный стол отодвинули к стене, музыканты расчехлили аккордеоны. Заранее условлено, что танго будет играть Арман, неаполитанские романсы – Волкодав. Но начинают они вместе, с вальса, как и положено, медленного вальса, за которым следует другой медленный танец, дающий молодому Эфраиму законную возможность погрузить взгляд своих синих глаз в озера глаз новобрачной, полные обожания, вдыхать аромат духов любимой.

Гости встали, чтобы хлопать, и вот уже музыка не дает им устоять. Первым не выдерживает Дровосек: он хватает сухопарую мадам Леруи и тащит ее плясать румбу. Сокдело колеблется между двумя сестрицами: одной нравится он, а другая привлекает его. Эмильен рассматривает Лукрецию, приглашенную в помощь. Даже Леруи, бывший до Нарвика знатным танцором, крутится на своем протезе в руках кухарки.

Весь день меняются мелодии, вращаются пары, вскрываются бутылки игристого, шепчутся на ухо словечки, которые оставят в архивах не больше следов, чем «я люблю тебя», начертанное на зеркале губной помадой. Время идет, наступает вечер. Никто, кроме старика Армана, не замечает падающих на террасу снежинок. Это мокрый снег, он быстро растает, но он затмевает взор. Мадам Леруи, которой ничего не нравится, жалуется, что замерзла. Эмильен кладет в огонь половину полена. Волкодав исполняет свадебную песнь собственного сочинения. Сокдело по-прежнему колеблется.

Молодой бычок, черный бычок,

У тебя всего одно сердце и два рога,

Одна морда и четыре копытца,

Чтобы сражаться с солнцем.

А у луны двадцать восемь лиц,

Двадцать восемь рожек, двадцать восемь копыт,

И каждый вечер она в новом настроении.