Часть целого - Стив Тольц Страница 37

Наши родители воспринимали происходящее на свой особый манер. Вместо того чтобы принять правду, они все больше обманывались насчет сына. Мать упорно держалась за версию двойника, отец же пытался отыскать в творившемся безобразии светлую струю, обратив рассуждения в сторону высокого искусства. Если Терри попадал полицейскому в ногу, он превозносил сына за то, что тот не целил в сердце, если убивал наповал — хвалил за меткость. Послушать отца, так его скрывающийся от полиции отпрыск был образцом ума, сноровки и безоговорочного превосходства над ближними.

Лайонел Поттс звонил мне по пять раз на дню, прося прийти и сообщить последние сведения. Пока я читал ему газетные отчеты, он снимал темные очки, и его незрячие глаза, казалось, видели на мили. Он откидывался на спинку стула и убежденно тряс головой:

— Я знаю прекрасного адвоката, он бы добился оправдания Терри. Жаль, не порекомендовал его в прошлый раз. Я был тогда немного зол на него. Но ведь это не он меня ослепил. Этот адвокат может и сейчас оказать ему помощь. — Я слушал Лайонела и скрипел зубами. Не мог вынести его слов. Как ни дико это звучит, меня обуревала ревность. Терри хоть как-то употребил свою жизнь. Нашел призвание. Пусть безумное и кровавое, но все-таки призвание — и безоговорочно ему следовал.

Каждое утро я бежал в угловой магазин за газетой, дабы прочитать в ней о новых злодействах. Не все жертвы Терри погибали. Бильярдист, который как бы случайно протолкнул белого после черного, ограничился сломанной правой рукой, но, как ни странно, вслед за другими жертвами брата поддержал его крестовый поход. Ко всеобщему изумлению, они покаялись в грехах и заявили, что Терри Дин делает нужное дело: очищает некогда непорочный институт, испорченный жаждой крупной наживы. И они были не одиноки.

Спортсмены, комментаторы, интеллектуалы, ведущие ток-шоу, писатели, ученые, политики и самые модные диск-жокеи — все только и говорили о спортивной этике, идеалах, героях спорта и австралийском духе. Терри одним махом открыл общенациональный диалог, и все спортсмены и спортсменки стали вести себя как паиньки.

В один из дней этого хаоса в город, волоча за собой чемодан, возвратилась Кэролайн. Я сидел на лестнице ратуши и подсчитывал папиллярные линии на указательном пальце, когда заметил ее на улице. Она тоже увидела меня и прибавила ходу — трусцой подкатила свой чемодан и, обняв, покрыла мои щеки платоническими поцелуями. Я тут же понял: Кэролайн никогда не вспомнит о том вечере в ее спальне. Окинув ее внимательным взглядом, я увидел, что она расцвела и превратилась в настоящую женщину, но с ней также произошли странные изменения: ее волосы посветлели и были теперь почти белыми, и хотя ее лицо округлилось и нижняя губа стала взрослой, в ней чего-то недоставало — света или сияния. Я решил, что во время странствий она видела нечто такое, что напугало ее, и страх потушил свет.

— Слышала про Терри? — спросил я.

— Невероятно!

— Поэтому ты и вернулась домой?

— Нет, прочитала в газете только в аэропорту, а потом меня просветил водитель автобуса. В Европе об Австралии не говорят. Это странно, Марти, но там о нас ничего не знают.

Тогда я впервые обнаружил, что жить в Австралии — все равно что иметь самую дальнюю спальню в очень большом доме. Тем лучше для нас, подумал я.

— Я прилетела только для того, чтобы забрать отца. Увожу его с собой.

— Куда?

— В Париж.

Я палкой нацарапал на земле свое имя. Мартин Дин. Вокруг бороздок взрыхлились коричневые отвальчики.

— У тебя есть с ним связь?

— Нет.

— Он специально нарывается, чтобы его убили.

— Похоже на то.

Рядом со своим именем я нацарапал в грязи ее имя. Теперь наши имена лежали рядом.

— Он совершает нечто важное, — проговорила Кэролайн.

— Он убийца.

— Но верит.

— Во что?

— Ни во что. Просто верит во что-то и все.

— Насильники и педофилы тоже во что-то верят. И Гитлер верил. И Генрих VIII, когда отрубал голову очередной жене. Верить во что-то нетрудно. Каждый во что-то верит.

— Ты не веришь.

— Я — нет.

Слово слетело с языка прежде, чем я осознал, что говорю. Сейчас я понимаю, что сказал правду. Я не мог назвать ни одной вещи, в которую бы верил. Один процент сомнений был равносилен для меня ста. Как во что-то верить, если неправдой может оказаться любое убеждение, что нечто есть неправда?

Я обвел наши имена линией в виде сердца.

— Если Терри даст о себе знать, ты мне скажешь?

Я быстро завалил имена землей. Как же я был глуп! Она меня не любила. Она любила его. От смущения я покраснел.

— У тебя есть с ним связь.

Кэролайн схватила меня за запястье, но я поспешно выдернул руку:

— Нет.

— Есть!

— Уверяю тебя, нет!

Она притянула меня к себе, зажала мое лицо меж ладонями и долго, долго целовала в губы. Затем отстранилась. Я потрясенно молчал. И не мог открыть глаз.

— Если увидишь Терри, передай ему от меня этот поцелуй.

От ее слов мои веки моментально взлетели. Я улыбнулся, чтобы прекратить пенообразование во рту. Я ненавидел Кэролайн. Мне хотелось швырнуть ее в грязь, и я сказал нечто вроде:

— Я тебя ненавижу и буду ненавидеть до скончания века. — И пошел прочь — домой, хотя дом был самым последним местом, где я хотел оказаться. Наш дом превратился в место малой исторической значимости, вроде туалета, которым пользовался Гитлер перед пожаром в рейхстаге, и поэтому к нам снова нагрянули журналисты и без всякого сочувствия, зато в полную меру демонстрируя плохие манеры, выкрикивали в окна свои идиотские вопросы.

Оказавшись дома, я сразу понял, что отец совершенно потерял способность владеть собой. Он стоял в дверях и пьяно покачивался на пороге, зато лицо его напряженно застыло, словно у него случился паралич челюсти.

— Хотите войти, сукины дети? Входите! — крикнул он.

Журналисты переглянулись, но неуверенно вошли в дом. Они решили, что это ловушка. Но ловушки не было. Просто человек, раскачиваясь, прощался с остатками благоразумия.

— Вот, снимайте! — Он открыл кухонный шкаф. Отодрал половые доски. Провел репортеров в спальню и потряс перед их носами подштанниками Терри. — Нюхайте! Нюхайте! — вывернул он все на изнанку. — Хотите посмотреть, откуда он произошел? — Отец расстегнул ширинку, достал пенис и покрутил им: — Вот, подонки, он был разбойным сперматозоидом. Обскакал всех по дороге к яйцеклетке. А появился вот отсюда. Щелкайте, щелкайте, грязные паразиты! — Журналисты смеялись, мать пыталась их выгнать, но они не хотели уходить: они прекрасно себя чувствовали и от хохота надрывали животы. Давненько они не видели ничего забавнее отчаяния этого расчувствовавшегося пьянчужки. Неужели они не видели, что моя мать плакала? Прекрасно видели — через видоискатели фотоаппаратов.