В незнакомой комнате - Дэймон Гэлгут Страница 37

— Вы устроили этот беспорядок, вам и убирать.

— О Боже, — говорю я, — не могу поверить.

И это один из немногих в моей жизни случаев, когда заявление соответствует истине. Утром я гулял по пляжу, а теперь должен убирать блевотину за моей умирающей подругой.

Хорошо знающая свое дело Кэролайн снова все берет в свои руки:

— Нам нужны резиновые перчатки, дезинфицирующее средство и хлопчатобумажная тряпка.

Врач записывает все это на бумажке, а я, сбежав на два этажа, снова мчусь через двор в аптеку. Когда я возвращаюсь, Кэролайн уже сняла с Анны ночную рубашку и купальный костюм, разрезав их. Мы перекатываем ее на бок. Она представляет собой абсолютно инертную массу, мертвый груз. Соседки по палате находят все это очень забавным; прикрывая рты руками, они весело хихикают.

Когда мы начинаем мыть Анну, я не выдерживаю и признаюсь, скорее себе, чем кому бы то ни было:

— Не знаю, смогу ли я.

Кэролайн смотрит на меня.

— Я сама все сделаю.

Оказывается, в Англии она как медсестра ухаживает за престарелыми больными, часто прикованными к постели, этим и зарабатывает деньги на поездки в Индию. И снова меня охватывает прилив благодарности к Кэролайн за готовность сделать и эту работу за меня.

Наблюдательницы падают со смеху, пока Кэролайн обтирает Анну. Я выхожу в коридор. Я ощущаю себя так, будто нахожусь далеко от себя самого и от окружающих меня поверхностей, как если бы я смотрел в дальний конец длинного темного тоннеля на солнечный мир, находящийся за ним.

Врач, толстый и ленивый на вид мужчина, возвращается.

— Мы собираемся перевести ее, — говорит он. — Но нельзя.

— Что вы имеете в виду?

— Она голая. Так нельзя. Нужно ее одеть. Мы не можем переносить ее в машину «скорой помощи» в таком виде.

— Но у меня нет для нее одежды. Нет ли здесь больничного халата или чего-то в этом роде?

Он качает головой:

— Вы сами должны найти одежду.

Трудно поверить, что в подобной ситуации приоритет может быть отдан скромности. Мне хочется схватить этого толстого самодовольного мужчину, который почти наслаждается моей бедой, и тряхнуть его так, чтобы у него клацнули зубы и он понял, что одежда в такой момент, как сейчас, не имеет никакого значения, совсем никакого. Но я понимаю, что выбора у меня нет.

И вот он снова бросается вниз по лестнице, выбегает из больницы, мчится на главную улицу. Он влетает в магазин, но там не продают платьев. Для этого нужно ехать на базар. Он выбегает на улицу, останавливает автобус и едет через весь город на базар. Это единственные минуты неподвижности в сегодняшней бурной круговерти. Потом он мечется по базару; платье, мне нужно платье. В конце концов находится какое-то одно, сует деньги и, не дожидаясь сдачи, выбегает из магазина. У входа восседает без дела на своем мотороллере мужчина, я хватаю его за руку. «Пожалуйста, пожалуйста, отвезите меня в больницу, я заплачу, только отвезите!» Почуяв мою панику или просто желая заработать, мужчина везет меня на своем маленьком механизме, лавируя в потоке машин.

Возле больницы он расплачивается с водителем мотороллера и несется вверх по лестнице. Ничто не изменилось, Анна лежит в той же позе, голой спиной к комнате. Мы натягиваем на нее платье, и, как только заканчиваем, ее рвет снова. Женщины разражаются дружным смехом.

«Скорая помощь» ждет у подъезда. Дорога в Панаджи займет около часа, и, наверное, час прошел с момента нашего прибытия сюда. Эти отрезки времени представляются как огромные расстояния, как пустынный простор, раскинувшийся в обоих направлениях. Теперь правила мне знакомы, в Панаджи придется все покупать самому, поэтому нужны деньги и одежда. Не успевает он высказать пожелание, как Кэролайн сама поднимается в машину.

— Позвольте мне поехать с ней, — говорит она, — а вы возвращайтесь в гостиницу и возьмите все, что нужно.

У него такое чувство, будто в последний раз он видел эту комнату давным-давно, а вовсе не несколько часов назад. Он запихивает в сумку какую-то одежду, берет деньги и собирается уходить, когда его взгляд падает на дневник Анны, лежащий на кровати. Она одержимо вела его с первого дня путешествия, документируя каждое событие, и ему интересно узнать, есть ли в нем какое-нибудь финальное послание. Со страхом открыв последнюю страницу, он находит его, оно нацарапано неровным, рваным почерком. «Дэймон, НЕ чувствуй себя виноватым. Я знаю, что, если вернусь, буду принята. Но предпочитаю умереть на пике жизни». На противоположной странице еще одна запись: "Дорогие мои. Все, кого я Люблю, я больше не могу жить со своей болезнью. В этом нет ничьей вины. Я всех вас люблю, увидимся в другой жизни».

Есть еще кое-что, указания относительно того, что делать с ее телом, деньгами и вещами, несколько слов ее подруге, семье, а также Жану. Все это накарябано тем же лихорадочным почерком, слова уходят за край страницы. Несомненно, она писала это уже после того, как проглотила таблетки, вероятно даже, когда он сидел и читал на балконе, а ее мозг начинал заволакиваться туманом.

Он закрывает тетрадь и откладывает ее, сейчас нет времени читать. Прежде чем отправиться в больницу, он должен сделать звонок, звонок, который его страшит, любовнице Анны в Кейптаун. Он должен сообщить ей то, чего она больше всего боялась, что пыталась предотвратить последние восемь лет. Он идет в телефонную будку, стоящую на перекрестке, и набирает номер. Никто долго не отвечает, а потом включается автоответчик. Он молчит мгновение, у него нет слов, которые можно наговорить на пленку. Затем сухо и лаконично сообщает факты, номер телефона гостиницы и после паузы совсем другим голосом добавляет:

— Я не знаю, что тебе сказать. Похоже, дела плохи.

Хозяин гостиницы предлагает отвезти меня в Панаджи. Весь тот час, что занимает поездка в его джипе на север, я молча сижу рядом с этим лысым, строгим мужчиной средних лет, который одет в подобающий случаю строгий синий костюм. Больница представляет собой комплекс облезлых бетонных зданий на самой окраине города, больше похожих на сдаваемые в аренду многонаселенные дома, нежели на учреждение. Опоясывающая их стена окружена изгородью коричневого кустарника, напоминающего ему об Африке.

Анна все еще в приемном покое, ее пока не оформили. Кэролайн сидит на скамейке в коридоре горестная и печальная. Куда девался ее уверенно-профессиональный вид. Лишь позднее я узнаю, что поездка с бесчувственным телом Анны всколыхнула в ней воспоминания о событиях, не имеющих отношения к тем местам, где мы теперь находимся.

— Мне очень жаль, — говорит она тихо, — но, боюсь, ваша подруга умирает.

Она хочет сказать, что я должен быть к этому готов, но как можно к этому подготовиться? Среди множества лежащих на каталках больных в критическом состоянии я нахожу Анну. У нее пугающе-синюшное лицо, она с хрипом втягивает воздух из кислородной подушки. Надменный врач переходит от пациента к пациенту, раздавая диагнозы, словно милости, и когда я спрашиваю его, каковы шансы Анны, он беззаботно машет рукой: