La storia - Эльза Моранте Страница 37

Он очень быстро запомнил все имена членов своей семьи: Ида была «ма», Нино был «ино» или «айе» (от Ниннарьедду), а Блиц был «и».

Для Блица тем временем образовалась весьма трагическая дилемма. Поскольку мало-помалу Джузеппе и он понимали друг друга все лучше и лучше, переговариваясь и играя на полу с невероятным удовольствием, он по уши влюбился и в Джузеппе, не говоря уже о Нино. Но Нино постоянно был в отлучке, а Джузеппе из дома никуда не выходил, и поэтому для него оказывалось невозможным постоянно жить в обществе обеих своих привязанностей, к чему он постоянно стремился. В результате и тот, и другой причиняли ему страдания: если он находился в компании одного, то достаточно было произнести имя второго, достаточно было легчайшего запаха, напоминавшего об этом втором, как тут же его ностальгия вставала, так сказать, торчком, словно флажок на ветру. Порою, когда он сидел на страже перед школой, подолгу ожидая Нино, он принимался вдруг, словно некое облако приносило ему весточку, нюхать воздух и жалобно скулить, вспоминая Джузеппе, сидевшего взаперти. В течение нескольких минут его раздирали диаметрально противоположные желания, толкавшие его попеременно то в ту, то в другую сторону, но в конце концов, преодолев сомнения, он бросался в сторону дома в квартале Сан Лоренцо, бороздя воздух своим остроконечным намордником, словно корабль, рассекающий волны. Но добравшись до цели, он натыкался на закрытую дверь, и хотя голосом, который умерялся намордником, он и продолжал неистово взывать к Джузеппе, все было бесполезно — Джузеппе, даже слыша его скуление, страдая в своей одинокой комнате от желания впустить пса, не мог решительно ничего сделать. Тогда Блиц покорялся своей участи, укладывался на лестнице и иногда, в избытке терпения, засыпал прямо у двери. Наверняка он видел любовные сны, напоминавшие ему о Нино, потому что по прошествии некоторого времени он встряхивался ото сна и с отчаянным лаем пускался вскачь вниз по лестнице, после чего, проделав обратный путь, он усаживался перед школой.

Нино вовсе не проявлял ревности по поводу этой двойной любви. Он считал ее не предательством, а вещью очень лестной, поскольку чувство, которое он питал в равной степени и к Блицу, и к Джузеппе, было оправдано их ответным восторженным чувством. Более того, он и сам делал порою широкие жесты — он убеждал Блица остаться дома и составить Джузеппе компанию. Такое случалось, когда он ходил в кино, или на собрание авангардистов, или еще куда-нибудь, где собака была бы явно не к месту. Подобные оказии были незабываемыми минутами счастья для Джузеппе, и очень может быть, что именно во время таких вот тет-а-тетʼов с Блицем он и научился собачьему языку. Этот язык, вместе с другими средствами общения, которыми располагают звери, должен был служить ему верой и правдой до последней его минуты.

Правда, за вычетом этих немногих счастливых часов, Джузеппе никогда ни с кем не общался. После того, как схлынул интерес новизны, Нино стал приводить своих приятелей все реже и реже, а потом такие визиты и вовсе прекратились. А других людей в доме не появлялось. У Иды не было ни родственников, ни друзей, к ней никто не приходил и раньше, а уж теперь-то и подавно — позор-то ведь надо было скрывать.

Те люди, которых она встречала поблизости от дома или в своем квартале, оставались для нее чужими; среди них, как и среди остальных ее римских знакомых, никто, вроде бы, не раскрыл еще ее секрета. Правда, из-за несдержанности Нино в самом доме было двое-трое мальчишек, которые этот секрет знали, о чем Ида не имела понятия. Но мальчишки эти держали слово, данное Нино, и умолчали обо всем даже в собственных семьях — тем охотнее, что хранить тайну, укрываемую от взрослых, было вдвойне приятнее.

Разумеется, в кругу друзей Нино пересуды о тайне, да еще такой страшной, были у всех на устах, но пока что они не выплескивались за пределы всей этой компании. Тут нужно сказать, что на самом-то деле люди по мере того, как война набирала обороты, думали совсем о другом и сделались куда менее любопытны. А с другой стороны, для Рима да еще для квартала Сан Лоренцо рождение несчастного маленького бастарда (пусть и сына учительницы) даже и в те старомодные еще времена не являлось таким уж сенсационным известием, чтобы расклеивать листовки или провозглашать о нем на всех перекрестках!

Короче говоря, Джузеппе рос себе да рос, занимая положение некоего изгнанника, убежище которого было известно только всевозможным мальчишкам из разных семей и разных кварталов, объединенных узами общей тайны. Очень вероятно, что и среди римских собак этот секрет начинал тоже распространяться, поскольку Блиц во время своих бдений частенько общался с бродячими и беспризорными псами; однажды, во время одной из своих ностальгических пробежек в квартал Сан Лоренцо, он прибыл туда в сопровождении еще одной собаки, дворняги, как и он сам, но куда более поджарой и вида аскетического, похожей на Махатму Ганди. Однако же им и в этот раз никто не открыл двери, и оба пса не солоно хлебавши побрели назад, но двинулись разными путями. Они немедленно потеряли друг друга из виду и после этой единственной встречи никогда уже больше не виделись.