Духов день - Андреас Майер Страница 36

В городе у него в какой-то момент появилось ощущение, что кто-то смотрит ему в спину, следит за ним. Он обернулся. На некотором расстоянии от него стояла Ута Бертольд и наблюдала за ним. Она помахала рукой. Ему показалось, что она машет откуда-то очень издалека. Такое его собственное восприятие показалось ему весьма странным. Он перешел на другую сторону улицы (перед мясной лавкой Тенгельмана), чтобы поприветствовать Уту. В этот самый момент ему вспомнился вчерашний пикник, где Визнер без конца общался с Катей Мор, а Ута в полной растерянности сидела на другом конце участка. Буцериусу стало не по себе. Сейчас она начнет говорить всякие гадости про Визнера или задавать разные вопросы. Но Ута только смотрела на него. Случилось что, спросил он, почему она ничего не говорит? А почему он так странно машет? И кто это вообще нормальным образом машет, стоя всего лишь на другой стороне улицы? Ну, так, чтобы веселее было, взял и помахал, как она. Но Ута не обратила на его слова никакого внимания. Да что случилось-то, спросил он ошарашенно. А что должно было случиться, ответила Ута, как эхо. Она… она просто увидела, что он бежит мимо, взяла и помахала ему… зачем, она не знает. У нее был такой вид, что у нее, того гляди, произойдет нервный срыв. Буцериус сказал, ему жаль, что они вчера вечером не поговорили на пикнике. Она: она даже не заметила, что он там тоже был. Он на самом деле там был? Тогда он видел ту девушку, эту незнакомку… Он: ее зовут Катя. Ута опять какое-то время не произносила ни слова. Потом она сказала, она только что разглядывала у Тенгельмана плакат с мясной тушей, просто так, стояла и не меньше четверти часа неотрывно глядела на куски мяса на плакате, может он себе такое представить и нормально ли это. Он: нет, это определенно ненормально. А что она хотела сказать вчера Визнеру? Она: она только хотела рассказать ему, что встречалась с Гюнес. Но теперь это совершенно безразлично. Теперь уже все совершенно безразлично. Буцериус произнес еще несколько успокаивающих слов о том, что все это одно сплошное недоразумение etcetera, но показался сам себе при этом смешным и неловким и потому вскоре ушел, чтобы продолжить поиски Визнера. Однако, кого бы он ни спрашивал, никто в течение последних двенадцати часов Антона Винера не видел. Он как сквозь землю провалился. Примерно в половине первого в гостиную залу трактира «Под липой» вышла госпожа Адомайт, села за столик, очень прямая, словно окаменевшая, и заказала чай. Кун, сидевший тут все время пьяный, попытался, разумеется, от своего столика, засвидетельствовать даме почтение в надежде выведать интересные подробности в деле о наследстве и узнать все детали, но госпожа Адомайт выразила к этому свое отношение тем, что никак на усилия Куна не реагировала. Она была занята исключительно чаепитием. В течение ближайшей четверти часа появились супруги Мор, потом фрау Новак, остававшаяся в полном одиночестве, и наконец господин Хальберштадт. Она тоже с ними поедет, заявила фрау Новак. Госпожа Адомайт даже не взглянула на нее. Нечего смотреть в сторону, сказала фрау Новак, она все равно с ними поедет. Она не позволит, чтобы ее лишили этого. Жанет Адомайт посмотрела на нее вполне приветливо, прямо-таки даже ласково, и сказала, но Хелене, если тебе так хочется, ты, конечно, можешь поехать, я, правда, не вижу зачем, а кроме того, не находишь ли ты, что это может отразиться на тебе, сама больничная атмосфера и все прочее? Но если это никак не скажется на тебе отрицательно (хотя сегодня день и так уже был достаточно напряженным, даже для меня, а я ведь почти на двадцать лет моложе тебя), то мы тебя, конечно, каким-нибудь образом доставим туда, в машине, возможно, найдется еще место, если мы все сдвинемся. Катя не поедет, вставил слово господин Мор. Ты, вероятно, договорилась с ней об этом, сказала госпожа Адомайт своей подруге. Та: никоим образом! И даже если бы Катя поехала, в машине все равно всем хватило бы места. Ведь только еще вчера было сказано, в машине хватит места для всех, что, собственно, и было причиной, так было заявлено вчера, почему вы приехали на этом грузовике. Ведь не из-за мебели же Адомайта приехали вы сюда на нем, это подозрение вы постарались вчера всячески рассеять. Все нервно смотрели на нее. Фрау Новак: а зачем вы вообще собираетесь в больницу? Что вам там надо? Госпожа Адомайт: а тебе что там надо? Фрау Новак: я не хочу, чтобы меня опять оставили с носом. Ведь сегодня утром вы тоже не хотели, чтобы я явилась на вынесение приговора, извини, что я такое говорю (ха-ха, как я могла сравнить это с вынесением приговора!), я хочу сказать, сегодня утром, по-вашему, я тоже не должна была присутствовать на оглашении завещания… Госпожа Адомайт: никто из нас тебе такого не говорил. Почему ты все время упрекаешь нас? Я просто не спросила тебя, поедешь ты в больницу или нет, потому что самым естественным образом исходила из того, что тебя это интересовать не может. Кроме того, я беспокоюсь о твоем пищеварении. Фрау Новак посмотрела на нее с возмущением. Что они ей приписывают? Все время одно и то же. Пищеварительный тракт работает у нее как часы. Но не говори, пожалуйста, так громко, сказала госпожа Адомайт, никому нет дела до того, как обстоят у тебя дела со стулом. Фрау Новак гневалась все больше. У нее со стулом все в порядке! Это просто неслыханное свинство, и что за цель при этом преследуется, ей тоже абсолютно понятно. Между прочим, не она громко завела речь о стуле, а сама Жанет Адомайт. Вечно она все выворачивает.

Все кругом молчали. Ну так, сказала фрау Новак, раз мы обо всем договорились и между нами нет явных разногласий, значит, мы можем отправляться в путь-дорогу, я вся горю от нетерпения… впрочем, мне не совсем ясна цель этой поездки! Госпожа Адомайт ответила, речь как-никак идет об уборщице, она хотела сказать, о многолетней знакомой, может даже, ну да, о доверенном лице ее брата. Ее брат с такой любовью постоянно заботился (и так бескорыстно) об этой персоне, и кто теперь остался у этой женщины? Там же, в больнице, с ней никого нет! Позаботиться о ней ее, Жанет, долг перед братом. Вот ты теперь как заговорила, сказала фрау Новак. О своем долге перед братом, вот, значит, как! Что за наглость с твоей стороны, возмутилась госпожа Адомайт. Эти твои упреки не только несправедливы, они даже оскорбительны. Скорее всего, она для того и хочет поехать в больницу, чтобы изложить этой старой больной женщине, которую и так хватил удар, все свои надуманные выводы. Фрау Новак только рукой махнула. Ты еще про Гитлера забыла сказать! Единственной причиной того, что эта фраза не вызвала ни у кого возмущения, было предположительно то, что никто вообще не понял, при чем тут это. Не прошло и пяти минут, как вся компания тронулась в путь. Роскошная больница, удивленно воскликнул Харальд Мор, когда они подъехали к Окружной больнице во Фридберге. К сожалению, ему негде было здесь припарковаться. Тщетно объехал он вокруг здания, имевшего форму каре, затем высадил всех перед входом и отправился искать стоянку. При этом он сделал сначала еще один круг, вновь объехав больничное каре, и снова абсолютно напрасно, после чего решительно направился в город. Припарковашись, он бегом помчался в больницу, куда и прибыл через три минуты (одну минуту он простоял на светофоре, страшно нервничая и автоматически считая проскакивавшие мимо машины, он насчитал пятьдесят три), столкнувшись у входа с господином Хальберштадтом. Все разговаривали друг с другом чрезвычайно громко, потому что любая тема заканчивалась спором. С парковкой сегодня плохо даже в таком маленьком городке, сказала фрау Мор, а Хелене Новак тут же возразила, они ездят точно так же, как и другие, и если те не умеют ездить, значит, и они тоже не умеют. Что ты вечно все обобщаешь, сказала госпожа Адомайт, а фрау Новак ответила, ничего она не обобщает, она просто говорит про Моров. Ей, между прочим, пришлось сделать за двенадцать тысяч марок новые окна, и все из-за этих машин, потому что ей хоть и под восемьдесят, но, к сожалению, она слышит так же хорошо, как и прежде, а то, что она слышит сегодня, такого раньше никогда не было, даже во времена рейха… она это так, к слову сказала. И тут фрау Мор совершила роковую ошибку, произнеся следующее: автомобиль для всех явился прогрессом. Фрау Новак разразилась поистине дьявольским смехом, и когда этот лающий шквал поутих, добавила, вы забыли еще сказать, что построили для этого прогресса нацисты. Между прочим, вы все разрушили в стране гораздо больше, чем все нацисты вместе взятые, и врали при этом ничуть не меньше их. Господин Мор внимательно оглядывал больницу. Посмотрите только, какие здесь великолепные рамы! Фрау Мор: ну что тут великолепного, и к тому же они лилового цвета. Господин Мор: он как раз это и имеет в виду. Они цветные. Радужные и веселые. Это же очень здорово. Фрау Мор: лиловый цвет не бывает радужным, он действует на психику и вызывает истерию. Что уж тут хорошего? Зачем больнице истеричного цвета окна? И тут была сделана еще одна ошибка. Господин Мор уперся, заявив из неосторожности, конечно, что лилового цвета окна сами по себе очень здоровое явление и радостное, и тут же получил афронт со стороны всех женщин: Жанет Адомайт, тети Ленхен и собственной супруги. Особенно они набросились на него за его утверждение, что это очень даже здоровое явление. Как это такой цвет может быть здоровым? Это все равно что сказать: сама больница тоже здоровое явление, а это уже полный абсурд. Разговор все больше заходил в тупик, но через несколько минут все наконец вспомнили, что неплохо было бы зайти в больницу, ведь первоначально вроде пришли сюда затем, чтобы навестить фрау Штробель. Не так-то просто было найти сразу причину примирения, но семейство, не сговариваясь, дружно сплотилось вокруг того, что изнутри лиловые окна все же оказались белого цвета, они молча отметили это про себя. На втором этаже, в терапевтическом отделении, господин Мор направился к сестре отделения, чтобы узнать, где лежит уборщица Адомайта. Сестра перед самым его носом исчезла в одной из палат со стопкой полотенец. Господин Мор невольно заглянул в палату. Чье-то серое лицо неподвижно глядело в потолок, другое, он даже не разобрал, мужчина это или женщина, уставилось на него огромными желтыми глазами. Господин Мор перепугался до глубины души и с перепугу вперил свой взгляд в пластиковый мешок с мочой, висевший на трубке катетера сбоку кровати. Сестра как раз выходила из палаты, она осуждающе посмотрела на него и, покачала головой, и прежде чем господин Мор успел что-то сказать, она взяла стоявшую рядом тележку с чайным бачком-автоматом и снова исчезла. Харальд, крикнула госпожа Мор. В чем дело? Ты же должен был спросить про Штробель! Через две минуты сестра выкатила тележку в коридор, и господин Мор поспешил не упустить момент. На груди сестры красовалась табличка сестра Мелания. Она: могу я чем-нибудь вам помочь? Господин Мор: да, будьте так любезны, они, собственно, ищут фрау Штробель. Она: кого? Он: фрау Штробель. Она: Штробель, Штробель… ах, инсульт сегодня утром. Хм, она поняла… минуточку! Сестра Мелания позвонила врачу. Доктор сейчас придет, сядьте все, пожалуйста, лучше будет сначала поговорить с врачом, конечно, не всем сразу, лечащий врач сейчас подойдет. Госпожа Адомайт подошла к сестре Мелании и спросила, как чувствует себя пациентка (Харальд Мор тем временем почему-то разглядывал носки сестры). Ну, сказала сестра, на этот вопрос гораздо обстоятельнее ответит врач, они пока для начала стабилизировали ее кровообращение, это уж само собой разумеется, как обычно. Госпожа Адомайт: ну и, оно теперь стабильное? Сестра Мелания: им удалось его стабилизировать. А теперь надо дождаться окончательного диагноза. Но вам все это точнее объяснит врач. Вы родственница? Госпожа Адомайт еще на шаг приблизилась к сестре. Сестра Мелания почувствовала себя неуютно. Она может говорить? Может ли она… говорить, повторила сестра, э-э, этого она не знает, она с ней не разговаривала, вероятно, может. Госпожа Адомайт: вы думаете, она в состоянии меня понять? Сестра Мелания отступила на два шага, чтобы хоть чуть отстраниться, с удивлением посмотрела на госпожу Адомайт и сказала, она этого не знает. Инсульт протекает по-разному. Формы заболевания встречаются самые различные.