Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов Страница 36

Строительство заняло три долгих года. Говорят, перед тем как осуществить прихотливый свой замысел, Лира настойчиво добивалась заполучить из Берлина геоманта-китайца, дабы тот совершил на участке мудреный восточный обряд, просчитав по магическим рамкам энергетику почвенных тяг, и выписал карту ветров, однако хитрющий старик, поначалу томивший ее отговорками, учтиво ссылался на занятость и беззастенчиво набивал себе цену. Когда же они сговорились, обтянутый шелком служитель Дракона уже по дороге в Потсдам был застигнут грозой, захворал и некстати преставился. Так неверный Восток отказался вдруг ворожить в пользу Лиры. Сей пробел неотступная дива порешила восполнить закупкой комплекта китайских столов. Вообще же, коль верить бумагам, до фатального лета она здесь была лишь однажды — когда приехала дождливым апрельским днем в старой отцовской двуколке, с которой, однако, даже не потрудилась сойти, приказав кучеру дважды объехать готовую к сдаче усадьбу. Потом кивнула и распорядилась:

— Еще должны быть две фрески. На фасаде — «Идиллия», с торца — тоже «Идиллия», только наоборот.

— Вот как? — спросил архитектор. — Наоборот? Но…

— Просто найдите художника, который поймет, чту я имею в виду. И не скупитесь в награде… На арке вы написали три слова?

— «Altyt Waek Saem»? Конечно, все, как веле-ле-лели. Не соблаговолите ли… ли поглядеть?

Но Ли-Лира уже веле-лела кучеру трогать.

Художником, угадавшим смысл ее поручения, оказался Матиас Лямке, известный впоследствии тем, что, вдохновленный сотворенными им по наитию фресками на стенах Бель-Летры, увлекся наследием Босха и в своих подражаньях ему достиг почти совершенства, но как-то раз, живописуя ад, переусердствовал в своем старании, отчего затем коротал оставшиеся дни в бесплатной лечебнице для душевнобольных в сострадательном городе Мюнхене.

Фрески действительно потрясали. Впрочем, первая из них, как две капли воды похожая на сотни других подобных изображений, вряд ли бы удостоилась чьего-либо пристального внимания, не будь фрески второй, где художник нарисовал как будто бы то же самое, один к одному, но, умело играя оттенками красок, незаметно добавил в них яду, чем сумел достичь эффекта воистину поразительного: небо, столь легкое и ажурное на фасаде, на торце вдруг зловеще зашевелилось, ангелы в нем превратились в коварных охотников на убогих костлявых людей, птицы были сплошь и рядом грифоны-стервятники, а земля, оскудев до бездушья пустыни, уже не искрилась ручьями, а словно кишела повсюду мрачным сонмищем змей.

Амбивалентность задачи, поставленной перед злополучным Лямке, могла бы немало открыть в характере Лиры фон Реттау, если бы только знать, с какой стороны к нему подойти. Суворов терялся в догадках. Чаще всего приходило на ум нехорошее слово «отчаяние», однако документов, подтверждающих, что хозяйка имения перед смертью испытывала особые муки сомнений, в архиве не находилось. Напротив, в письмах последних двух лет эта неподражаемая умелица эпистолярного жанра представала всегда лишь решительной и бесшабашно-веселой. Она часто вышучивала учтиво-корыстных корреспондентов, изводя их самолюбие фейерверком насмешек, и на пути к осуществлению своей главной затеи действовала последовательно и твердо. Наметив в качестве жертв трех модных писателей рубежной эпохи столетий, она словно тем самым сделала свой окончательный выбор — в пользу словесности, подчеркнув его странным приказом убрать с территории виллы доставленный прямо из Вены роскошный звучаньем рояль. Одновременно по ее своеволию художническая студия со стеклянной кровлей, возведенная в полусотне шагов от фасада, была оборудована под тропическую оранжерею. Сохранилось ее суровое письмо, адресованное несчастному архитектору, где она поручала ему за неделю, оставшуюся до приезда гостей, выбить готическим шрифтом на арке ворот названье «Бель-Летра».

Писатели собирались прибыть туда в первый день лета.

Несмотря на великолепие предоставленных в их распоряжение удобств, они испытали законное замешательство из-за того, что сама хозяйка, проявив в который раз бессердечие, нарушила данные им обещания и как-то слишком наглядно отсутствовала. Единственным существом, повстречавшимся им на вилле, оказалась глухонемая служанка, приставать к которой с расспросами было все равно что разговаривать со статуями улыбчивых муз в приусадебном сквере, с той, правда, существенной разницей, что последние выглядели не только привлекательнее, но и куда дружелюбней прислуживавшего литераторам создания, которое, судя по дошедшим до нас наброскам, характеризовалось ими не иначе как колченогая Полифемка, Минотавр в юбке иБаварская Ипполита-воительница, а потому едва ли уступало каменным барышням в мифической внушительности своего колоритного облика.

Постепенно, день за днем, тройка гостей достаточно свыклась с сопутствующими здешнему пребыванию странностями. Солнечная погода, прогулки к Вальдзее и бодрящие купания в его прозрачной воде благоприятно сказались на их самочувствии. Пахучие хвоей звездные вечера также не способствовали приступам ипохондрии.

Все шло довольно неплохо, пока вдруг однажды, поздним вечером 14 июня, течение привычно-щедрого ужина не прервалось появлением той, кто их сюда пригласил. Лира прибыла в той же двуколке, в которой отправился в свой последний проезд ее злополучный отец. (Пенроуз об этом напишет: «Колесница, впряженная в смерть и в рожденье, привезла их взаимный губительный плод». Спрашивается: для кого губительный? Для смерти? Для рождения? Для литераторов? Не очень понятно. Метафорический нонсенс, хотя и изящно…) Войдя в столовую, фон Реттау пресекла все расспросы одной только репликой:

— Мне надо было подготовиться, господа. Завтра настанет день, который ожидал меня ничуть не меньше, чем грезила о нем я сама. Ручаюсь, для вас он тоже станет сюрпризом…

Охальник Расьоль наверняка уцепился за эту фразу, предпочтя трактовать ее как обещание Лиры всех одурачить. Однако толковать ее можно по-разному. Например (версия для оптимистов), как решимость одарить своей красотою того, кто покажется ей достойнее двух остальных. Или (версия вторая, «пессимистическая») как сигнал к раскручиванию сюжета своей смерти, уже назначенной на следующую ночь. Или (версия синтетическая) то и другое вместе…

Слишком путано? Этот упрек не для Лиры: в ее жизни и смерти запутано все!.. Вся ее биография — словно тенета. И чем пристальней смотришь на эту искусную сеть, тем труднее увидеть в ней первопричину. Все так здорово сходится в этом узоре, что поверить в него — невозможно!..

Суворов сник. Бесконечный прожорливый дождь навевал меланхолию. Вот он съел неспеша новый вечер. К утру съест и ночь.

Отчего-то при мысли об этом делалось стыдно. Чужбина!..