Комплекс Ди - Дай Сы-цзе Страница 36

Он не совсем понял, возводит ли его это звание в почетный ранг главы семейства или унижает до роли простого заместителя, а то и жалкой жертвы.

Бальзамировщица сняла с него очки, положила их на буфет, обхватила ладонями его лицо и покрыла поцелуями.

– Муж мой! Обними меня сильнее! – пронзительно выкрикнула она. – Не покидай меня никогда больше!

Не оставляя судорожных усилий, Мо упирался ослепшими без очков глазами то в пол, то в потолок, потом глубоко вздохнул и сказал:

– Твой муж шлет тебе пламенный привет.

Это прозвучало так неожиданно, что она опешила, недоуменно посмотрела на него, а потом откинула голову и разразилась смехом, от которого оба они затряслись. Это приятное сотрясение оказалось для Мо роковым – он истек спермой.

– Как, уже? – разочарованно спросила она. – Пельмени еще не сварились.

– Прости, – пробормотал он, натягивая штаны и отыскивая очки.

Он вновь обрел ясность зрения. И что за непотребство! Первым, что увидели его лишившиеся невинности глаза, был пельмень. Дырявый пельмень, который, трепыхаясь, как больная бабочка, вылетел на поверхность, а потом по широкой спирали пошел на дно, оставляя за собой вихревой хвост из мясного фарша с сельдереем.

Мо сел на пол у дверцы холодильника. Бальзамировщица взяла клочок бумаги и вытерла струйку крови с его ноги. Потом другой бумажкой – остаток спермы.

«Вот, я больше не девственница», – подумала она. По щекам ее покатились слезы и прочертили борозды в синеватой, припудренной мукой корочке высохшей маски.

– Идем, – сказала она и поцеловала Мо в щеку. – Давай поедим, я жутко голодная.

– Подожди, я сначала помоюсь.

Пельмени отдавали гарью, но соус к ним она приготовила превосходный: с уксусом, пряностями, резаным зеленым луком, толченым чесноком и капелькой кунжутного масла. Они сидели друг напротив друга за низеньким столиком, покрытым газетой, и ели молча. Молчание было довольно тягостным. Мо старался впихнуть в себя все, что лежало на тарелке, боясь обидеть хозяйку. К счастью, ей пришло в голову достать фаянсовую бутылку дорогого спиртного напитка под названием «Хмельной дух», который славился своей крепостью, тонким букетом и оригинальной упаковкой в форме грубого мешка. Несколько глотков чудесной жидкости быстро подняли настроение расстроенного преждевременным семяизвержением психоаналитика и вылечили его травмированное мужское самолюбие. В Мо было здоровое упорство. Проиграв, он не отступался. Всю жизнь его преследовали неудачи, но вместо того чтобы смириться, он каждый раз снова бросался в бой и каждый раз терпел еще худшее поражение. Так уж он был устроен. Вот и теперь, взглянув на вещи с точки зрения Пабло Пикассо, он стал искать случая затеять все сначала, смыть позор и утвердить свое достоинство.

Инстинкт подсказывал ему, что он располагает еще двумя-тремя часами, чтобы поправить дело, а там уж пора будет уходить и продолжать борьбу с жестоким миром.

Не желая тратить энергию, вселенную в него «Хмельным духом», он отказался от дыни, которую его подруга вынула из холодильника. Длинным кухонным ножом она разрезала плод, из-под ножа потек и пропитал газету сок. Семечки были собраны в фарфоровую миску. Она кусала мякоть, и по подбородку стекал красный сок. На Мо вдруг навалилась страшная сонливость: сначала поддавался расслабляющей истоме рассудок, а за ним словно резко проваливалось в пропасть тело. У него отяжелели веки, очки свалились с носа в дынные корки. Он крепился как мог, с улыбкой водрузил очки на место, забыв протереть стекла, подавил зевок и наконец встал, взял со стола бутылку «Хмельного духа» и направился к ванной.

– Я только приму ванну и вернусь.

– Погоди, я с тобой, – сказала она. – Не хочу оставаться одна.

Чтобы прийти в себя, ему пришлось несколько раз окунуться с головой в горячую воду. Но окончательно взбодриться было нелегко. Разомлевшее тело не слушалось. Мо с тревогой видел, что его драгоценный мужской член обмяк, сморщился и совсем спрятался в гущу распушившихся в воде волос. Между тем Бальзамировщица села на стул рядом с ним, поставила ноги на бортик ванны и принялась красить лаком ногти. – Сегодня вечером, – начала она, – я чуть не умерла от страха с твоим судьей Ди. Сколько лет работаю, но никогда не бывало, чтобы мертвый проснулся. Раньше я видела такое только в гонконгском фильме ужасов. Жуть!

С ней случилось то, что испокон веков случается со всеми после любовных ласк: ее потянуло на душевные откровения, слова лились и лились из ее уст, как вода из крана. И она не задумывалась о том, что весь ее бесконечный монолог посвящен покойному мужу, а бедному Мо в нем не хватило места. Ни слова о нем самом. Столь явное замещение доконало его, как будто после физической осечки, которую он ощутил как пощечину, его безжалостно лупили кулаками. «До чего жестока женщина! Бесподобное создание!»– думал несчастный дублер, погружаясь глубже в ванну, чтобы вода залилась ему в уши и перекрыла слух.

– Самое сильное впечатление за всю мою практику, это когда я занималась телом моего мужа. Вообще-то у нас так заведено, что бальзамировщик не прикасается к тем, кого знал: своим родственникам, друзьям или даже соседям. Это железное правило. Поэтому к делу приступили четверо моих коллег, а я осталась ждать внизу. Они обмыли тело, принялись разминать его. После падения с седьмого этажа сосуды полопались, и требовалось немало времени и терпения, чтобы свернувшаяся кровь снова стала жидкой. И тут вдруг являюсь я и прошу, чтобы все ушли и дали мне доделать все самой, включая самое трудное – реставрацию черепа. Они были только рады уступить мне эту изнурительную и, главное, неблагодарную работу. Что ж, я их понимала, они знали, что, сколько бы ни старались, хорошо все равно не получится – череп раскололся как арбуз, почти пополам. Запекшаяся кровь, засохший мозг и множество трещин по всей голове – как тут отреставрируешь! И начинать-то рискованно! Чуть что не так – развалится на куски, и тогда уж никто не склеит. Даже я. Страшно подумать! Ну, я сжала зубы, вытерла слезы. Приступаю к работе, а сама дышать и то боюсь. Выбрала самую тонкую иглу. Нитки были японские, хирургические, самого высшего качества – я даже не смогла оторвать, пришлось откусывать зубами. Кости разошлись сантиметров на двадцать в длину и на пять, не меньше, в ширину. Я начала шить с самого узкого места. Коллеги внизу включили магнитофон и стали отрабатывать вальс под медленную и грустную фортепианную запись. (Помнишь, тогда вальс был в большой моде. Его танцевал миллиард китайцев. А потом все помешались на маджонге.) Такого печального вальса я никогда не слышала, он был еще печальнее реквиемов, которые поют европейцы, вот как по телевизору показывают: женщины в шляпах с траурными вуалетками, и у всех в руках свечки…

Мо, побежденный дремотой и алкоголем, слышал эту исповедь сквозь сон, слова доносились из другого мира, отделялись от живого человека и превращались в звуковое облачко. Наверное, такой голос у призраков. Он перестал понимать, происходит все это наяву или во сне, на самом ли деле она говорит или ему только грезится. Вдруг глаза его лениво открылись, и он увидел сквозь воду тонкую змейку, которая болтается у него между ног. Он протянул руку, чтобы схватить ее, но не смог Змейка выскользнула и снова юркнула под воду, а в руке у Мо остался пучок волос. Это его рассмешило. Он поднес ко рту бутылку «Хмельного духа», стал пить из горлышка и одновременно затеял другой рукой ту же игру в прятки с хитрой змейкой.