Перелом - Ирина Грекова Страница 36

И вот…

— Знаете что, Кира Петровна, мне что-то не очень нравится наше взаимное положение.

— Две палки с двух сторон? — спросила я шутя.

— Нет, я имел в виду другое. Неопределенность. Я ведь был, пышно выражаясь, на краю смерти.

— Ну, были. Теперь поправляетесь, и слава богу.

— А если бы умер? Вам бы пришлось освободить квартиру.

— Зачем об этом думать? Вы живы, и все.

— Нет, не все. Надо трезво смотреть в будущее. Я много старше вас. И, по всей вероятности, вы меня переживете.

— Кто из нас кого переживет, это не годами решается.

— Ладно, не будем спорить, кто кого. Я просто делаю вам предложение.

— Какое?

— Тривиальнейшее. Руки и сердца, как говорили в старину. Хотите, стану на одно колено. Только мне это трудновато, учтите. Стать стану, а вот подняться… Вам же придется мне помогать. Так что соглашайтесь без коленопреклонения.

— Я не совсем понимаю…

— Какие из этого проистекут последствия? А никаких. Вас это ни к чему не обяжет. Все права, никаких обязанностей.

Он смеялся. Редко я видела его смеющимся. Но тут он смеялся. Я не знала, что ответить.

— Ну как? Мое предложение принято?

— Это же смешно. Жених и невеста в нашем возрасте, оба с палочками…

— Э, дорогая моя, это все суета сует, тщеславие. Сколько раз я вам говорил: поменьше думайте о своей драгоценной персоне. Не бойтесь быть смешной, неуклюжей, жалкой. Бойтесь быть эгоистичной. Если не обо мне, подумайте хотя бы о семье вашего старшего сына. И младшего, если она сохранится. Ну, что вас смущает? Говорите.

Не могла же я ему сказать правду: «То, что я вас люблю, а вы меня нет…»

— Я не тороплю с ответом. Подумайте.

Думала несколько дней. Неожиданно помог милиционер. Заинтересовался, явно по чьему-то доносу, «гражданкой, проживающей, но не прописанной». «Это моя жена», — сказал ему Чагин. Пришлось согласиться. В конце концов, кого это касается, кроме нас двоих? Да еще, может быть, моих сыновей. «А мы им не скажем», — просто сказал Чагин. И мне стало просто. Все больше я становилась ему подвластной. Это тоже было частью любви. Где-то я читала: чем самостоятельней женщина, тем больше ей хочется подчиниться…

Подали заявление. В положенный срок явились на регистрацию. Оба немолодые, оба с палочками. Но здесь на это никто внимания не обратил поди, и не такое видали. Могли бы явиться хоть в инвалидных колясках…

Стыдно было, но не очень. Самое противное, когда дама, оформлявшая брак (взбитый бюст, взбитая прическа), с казенной игривостью сказала: «А теперь, муж, поцелуйте свою жену!» Глеб Евгеньевич легонько приложился к моей щеке. А дама укоризненно покачала пальчиком: «Теплее, теплее!» Этого он уже не вынес: «Вы меня будете учить, как мне целовать мою жену?!» Назревал скандальчик. Но на очереди была уже следующая пара: высокая, мужеподобная девица в фате и белом платье до полу и ее избранник женоподобный, длинноволосый, в черном, с иголочки, костюме. Сопровождающие лица уже открыли бутылку шампанского, явно преждевременно. Кто-то заткнул ее пальцем, но пена все равно дыбилась. Все смеялись. В этой пене, в этом смехе мы с Чагиным срочно удалились. Я — в высшей степени чувствуя свою неуместность. Он — не знаю.

Вот так совершился мой второй брак. Вернулись домой женатые. Пили чай, разговаривали. Ничего не изменилось, сыновьям решили пока не говорить. Надо будет, скажем.

Муж — как-то и сладко, и горько, и смешно его так называть — занялся моей пропиской. Взял у меня паспорт, проглядел и, смеясь:

— Вот теперь, Кира Петровна, я в точности знаю, сколько вам лет.

— А вы думали сколько?

Ждала, что скажет — меньше, а сказал: больше. После его ухода — к зеркалу. И в самом деле — больше. Меньше не становится и уже не станет.

Жили по-прежнему. Ходила я теперь по улице с палкой, а по дому и без нее. Правая нога так и осталась короче левой. Но я легко справлялась с нехитрым моим хозяйством (нашим). Кроме большой уборки — ее по-прежнему делала Люся. Я ее спрашивала:

— Ну, как там у вас?

— Нормально (опять «нормально»!). Только Дмитрий Борисыч очень уж много работает. Придет с дежурства, я ему — обед, а он спит. Ужас как устает.

— А те двое? Валя с Наташей?

(Спрашивать о Валюне всегда больно. Хоть бы вспомнил, навестил!)

— А что им делается? Живут. Я их вроде и не вижу. Сделаю, что надо, посуду помою. Стирку, однако, на них не стираю. Копят.

— А девочки как? Нюра и Шура?

— Ничего, растут. Дмитрия Борисыча вон как любят. Папой зовут, только я против. Совсем другого происхождения.

Однажды Люся сказала:

— Вы думаете, я не понимаю, Кира Петровна? Очень хорошо понимаю. Я вашему сыну не пара. Не по себе срубила ель. Во-первых, старше. Во-вторых, детная. В-третьих — разница культурных уровней.

— Все это неважно. Важно, что вы его любите, и он вас.

— Я-то люблю… А он? Сомнительно. Навряд ли он может такую, как я, любить.

— Ну что вы! Почему же он на вас женился?

— Из принципа. Очень принципиальный. Сошлись — значит, надо жениться.

И Люся заплакала. И я заплакала. Сидели и плакали обе. И льдинка между нами растаяла. Очень они сближают, бабьи слезы.