Плач по красной суке - Инга Петкевич Страница 36

Но не будем спешить. Вернемся к той злополучной пьянке у меня на кухне, когда Тристан неожиданно разбушевался и таки достал нас своими откровениями.

Кончилось все перебранкой, которая угрожала перейти в побоище. Но муж с приятелем были сильнее, и они ловко скрутили оракула. Тут, конечно, не обошлось без рукоприкладства и разбитых носов.

Следуя исконной бабской традиции, я, конечно, вступилась за слабого, то есть за Тристана, за что тут же получила хороший втык от мужа, который сразу воспользовался поводом обидеться и покинуть меня на законных основаниях.

Он ушел, хлопнув дверью, оставив меня в обществе агрессивного пьяного кретина. Но к тому времени я уже устала удивляться жестоким выходкам моего супруга, который не раз забывал меня ночью в такси, на улицах и в дурных компаниях.

Словом, с той проклятой пьянки, когда я имела глупость вступиться за идиота, он проникся ко мне особым доверием и повадился изводить меня своими откровениями. Нет, он не обрел дара речи. Речь его по-прежнему оставалась косноязычной и невнятной. Он не говорил, он пытался сказать. Но вот что именно он пытался сказать — я так никогда и не узнала. Может быть, он исповедовался мне или обсуждал последний футбольный матч, а может быть, объяснялся в любви — бог знает. Он что-то сбивчиво, горячо и тревожно мне рассказывал, захлебывался, нервничал, вскакивал, а порой даже плакал.

Иногда мне казалось, что его предал ближайший друг, другой раз — что он просит денег в долг.

Невольно заражаясь его волнением, я задавала наводящие вопросы, уточняла, но, хоть убей, ничего конкретного мне ни разу не удалось узнать.

— Вот увидишь, еще им покажу! Они меня узнают! — горячо утверждал Тристан, но кто «они» и чем он намерен их поразить — оставалось тайной. — Год, еще год. Они попляшут! — скрипя зубами, рычал Тристан.

Почему-то я долго не теряла надежды, что вот-вот он заговорит и тогда я узнаю много удивительного. Не приходилось сомневаться, что Тристан владеет уникальным жизненным опытом… Но Тристан не раскалывался никогда. Он бледнел от натуги, играл желваками, скрипел зубами, таращил глаза, но выудить у него какую-либо информацию было практически невозможно.

Иной раз казалось, что он и косноязычным прикидывается, только чтобы невзначай не проболтаться, не расколоться. Но такие подозрения были несостоятельны: подобных тристанов туда не вербовали.

Порой мне было искренне жаль Тристана: информация распирала его, ему срочно надо было облегчить душу; вот и собеседник подходящий подвернулся, казалось бы, еще одно усилие — его прорвет и он заговорит… Я замирала на стуле затаив дыхание…

Но нет, Тристан опять срывался и бежал отдыхать в уборную, а я буквально с ног валилась от нервного истощения. А если учесть, что он потом еще на добрый час занимал ванную, то спать мне оставалось совсем немного.

Проклиная Тристана с его дурацкими откровениями, я стелила ему раскладушку на кухне, но лишить его своего участия, обмануть его доверие мне казалось чудовищной жестокостью.

Стиснув зубы, я терпела его ночные исповеди и с ужасом замечала, что ожесточение и агрессивность Тристана почему-то стремительно возрастают. Теперь уже поздно и опасно было пытаться избавиться от него. Эти безумцы слишком ценят собственную искренность. Их месть может быть очень коварной и жестокой.

А тут еще в очередной раз сбежал мой муж, и я оказалась один на один с полуприрученным диким зверем и в отчаянии обнаружила, что нахожусь в его власти и беспомощна перед ее произволом. Я была в таком шоке, что даже не рыпалась. Если бы Тристану взбрело в голову изнасиловать меня, обокрасть или даже убить, я бы даже не сопротивлялась. Теперь я уже не обольщалась, я полностью отдавала себе отчет, в какие ловушки заводит нас либеральное заигрывание с люмпеном. Помню, я даже никому не жаловалась, я обреченно ждала самого худшего.

Все чаще он заваливался ко мне пьяный и тогда был особенно агрессивен, опасен и обидчив, а мне приходилось очень ловчить, чтобы невзначай не оскорбить, не обидеть его и в то же время сохранить дистанцию. Однажды, например, он пытался со мной заигрывать. Вот как это выглядело.

Тристан что-то красил у меня на кухне. Я смотрела телевизор и, как видно, задремала, потому что не заметила, как он вошел в комнату и приблизился ко мне. (Навряд ли он подкрадывался злоумышленно…) Внезапно что-то громоздкое навалилось на меня сзади, и я вместе с креслом покачнулась и опрокинулась вверх ногами. От неожиданности я, разумеется, дико заверещала. Тристан (а это был он) вернул меня с креслом в исходное положение, и пока я ругалась и проклинала его, он озадаченно разглядывал меня.

— Кобенишься! — неожиданно изрек он. — Динамистка!

Он искренне был убежден, что терять мне, собственно говоря, нечего и поэтому сопротивляюсь я так, для проформы. Как можно популярнее я стала доказывать ему, что люблю своего мужа и хотела бы сохранить ему верность. Он слушал меня недоверчиво, постепенно все больше хмурился, мрачнел и скрипел зубами. Потом вдруг ушел, хлопнув дверью, и я с трепетом стала ждать его очередного визита. Но тут, на мое счастье, Тристан влюбился и утратил ко мне всякий интерес.

Звали ее Римма Корюшкина. Она только что окончила полиграфический техникум и была прислана к нам по распределению. Была она вся такая чистенькая, свеженькая, с крахмальными белыми воротничками. Она гордилась своим дипломом, поэтому держалась строго, обособленно, явно давая нам понять, что нам не чета, что она тут временно, по пути к своим сияющим высотам. Разумеется, с перепугу ей было дико у нас, тоскливо и одиноко.

Откуда она взялась, из какой семьи, я толком не помню, но почему-то она была крайне брезглива и пуглива. Она то и дело мыла руки, протиралась лосьоном и принюхивалась в поисках неприятных запахов. Даже фрукты она почему-то мыла с мылом и все время вздрагивала, озиралась и таращила свои круглые глазенки. Очень нервная была особа, и наши бабы невзлюбили ее.

— Ну чего, скажите, она все таращится? — распиналась Клавка. — Людей не видела. Или мы для нее не люди? Тоже мне, принцесса на горошине. И откуда только такие берутся?! — И Клавка назло новенькой громогласно материлась и рассказывала всякие ужасы про изнасилования, убийства и аборты.

Новенькая боялась Клавки, она бледнела и трепетала перед ней, передергивалась от Клавкиного зычного голоса, как пугливая лань. Клавка, заметив, какой трепет она внушает, только больше ожесточалась. Она не выносила подобных жеманных натур, они бесили ее самим фактом своего существования.

Чем больше трепетала новенькая, тем сильнее ожесточалась Клавка. Тут был явный случай биологической несовместимости.

Точно не помню, но, кажется, именно у Клавки родилась дикая идея их поженить. Вообще-то для Клавки столь изощренная интрига была слишком тонка, но, может быть, Клавку кто-то надоумил. А может быть, все получилось само собой.

Я тогда была в отпуске и не присутствовала при зарождении этого романа. Знаю только, что Тристан влюбился с первого взгляда, а уж наши бабы позаботились, чтобы его как следует раскрутить и подзадорить. Они же обработали его как следует и категорически запретили пить водку, лаять, материться, жевать стаканы в присутствии его суженой, а главное — поменьше разговаривать.