Одиссея Гомера - Гвен Купер Страница 36

Прежде я представляла себя одной из тех, кто откроет перед Гомером мир. Я стану его глазами, я буду той, кто поможет ему справиться со страхами во тьме. Но Гомеру было намного комфортнее в темноте, в мире отдельных звуков, чем мне. Признаю, что после того ночного вторжения никто не чувствовал себя в большей безопасности, чем я, зная, что Гомер спит рядом со мной.

И когда я лежала, борясь с бессонницей, мне пришло в голову, что то, что я всегда считала бесстрашием Гомера, при всей его слепоте было, возможно, чем-то противоположным. Гомер ведь прежде знал, что в темноте существуют вещи, которых надо опасаться; он бы не реагировал так агрессивно, если бы не думал, что есть причина для страха. Но что поделаешь с этим страхом? Надо жить дальше, разве не так? В то время как другой кот, возможно, в дальнейшем жил бы, прячась и шипя, вечно предвидя реальные и нереальные опасности, Гомер и в ус не дул, занимаясь своими делами, уверенный на каком-то инстинктивном уровне, что если уж угроза возникнет, то он с ней справится.

Родителям об этом ночном вторжении я не рассказывала. Чем они могут помочь мне после того, что произошло, рассуждала я, только разволнуются — и если мне трудно уснуть, то кто знает, сколько времени понадобится моей маме, прежде чем она сможет спать спокойно?

Наши друзья носили Гомера на руках. «Не может быть!» — говорили они. Они тоже смотрели на Гомера, словно никогда прежде его не видели. Он был наш сорвиголова, наш супергерой, хотя, вероятно, сам Гомер никогда не связывал свою храбрость, проявленную той ночью, с полученными нескончаемыми банками рыбных консервов, фунтами пряной индейки и бочонками недорогой черной икры (которую он жевал весьма задумчиво: его притягивал рыбий запах, но смущала незнакомая консистенция). Скарлетт и Вашти, которым тоже доставалась доля от этих щедрот, также, по-видимому, принимали сие изобилие без удивления, согласные довольствоваться благами, которые Господь сподобился им ниспослать.

Думаю, что больше всего меня сводило с ума то, что я все время спрашивала себя: почему? Почему меня, почему мою квартиру? Но тяжелее всего мне было смириться с тем, что за всем этим обычно нет никаких «потому что». Вернее, вероятно, есть, поскольку все происходящее имеет причину, но ты так никогда этой причины и не узнаешь. А незнание не позволяет избежать повторения. Но незнание и освобождает. Мир может быть опасным и в нем может иногда встречаться зло, но поделать тут ничего нельзя, разве только жить дальше. И было бы глупо в дальнейшем не радоваться жизни.

Гомер по-своему понимал это с самого начала.

В конечном счете, когда потрясение, страх и гнев улеглись, когда Гомер снова был обычным котом, который боготворит резиновые ленты и совершает молодецкие набеги на книжные шкафы и посудные полки, у меня появилось два убеждения. Во-первых, я поняла, что мне удалось, как я когда-то решила, «поднять» Гомера. Гомер в самом деле был храбр и независим и не изуродован неверием в собственные силы. Я настаивала, что Гомер сможет позаботиться о себе, как любой другой кот. И вот, пожалуйста, — он это может. А еще он доказал, что при определенных обстоятельствах сможет также позаботиться и обо мне.

А еще в моей душе появилась благодарность, настолько большая и сильная, что в какой бы комнате мы с Гомером ни были, она словно присутствовала там, как третье живое существо. В темные предутренние часы, эдак в четыре-пять, когда даже такой курортный городок, как Саут-бич, затихал на ночь, мысли о том, как могла закончиться та, другая ночь, накрывали меня, словно морская волна. В глазах моих появлялись слезы, и я ближе пододвигала Гомера к себе, бормоча: «Спасибо Господу за тебя. Спасибо Господу за тебя, котеночек!»

Возможно, Гомер меня удивил, но нельзя было отрицать эти новые, более глубокие отношения между нами. Когда-то, давным-давно, я спасла Гомеру жизнь. И теперь, годы спустя, он спас мою.