Ночной дозор - Сара Уотерс Страница 36

На фоне белой ванны ляжка выглядела огромным куском бледно-кремовой плоти. Прежде в таком ракурсе ее видеть не доводилось, и сейчас Хелен даже опешила, насколько она бесформенная. Если б пришлось увидеть ее в отдельности, вряд ли догадаешься, что это функциональная часть конечности. За свою тоже не примешь.

Двумя пальцами Хелен растянула кожу, прислушалась, удостоверяясь, что в вестибюле никого нет, затем поднесла лезвие к ноге и сделала надрез. Он получился неглубоким, но нестерпимо болезненным – точно вошла в ледяную воду и захолонуло сердце. Хелен перевела дыхание и секанула еще раз. Ощущение то же. Она буквально задохнулась. «Давай снова, только быстро!» – сказала себе Хелен; однако тонкость и гибкость металла, которые прежде чуть ли не притягивали, теперь, в сочетании с пружинящей полнотой ляжки, вызывали отвращение. Надрезы получились слишком аккуратные. Ранки медленно и словно нехотя наполнились кровью, которая вроде бы тотчас потемнела и свернулась. Края уже сошлись; бритвой Хелен их раздвинула. Кровь потекла чуть сильнее. Наконец перелилась через ранку и стала вязкой. Хелен с минуту наблюдала, еще два-три раза бередила порезы, вызывая кровь, затем постаралась начисто вытереть ногу смоченным в воде носовым платком.

Остались две короткие малиновые полоски – будто после крепкого, но игривого удара кошачьей лапы.

Хелен присела на край ванны. Казалось, шок от процедуры произвел в ней некую перемену, подобную воздействию лекарства: она чувствовала себя неестественно просветленной, бодрой и умиротворенной. Разрезание ноги уже не выглядело здравым и разумным делом; не дай бог, если б Джулия или кто из знакомых ее застукал. Умерла бы со стыда! И все же... На малиновые полоски она поглядывала ошеломленно, но с долей восхищения. «Ты полная дура», – сказала себе Хелен, но сказала почти весело. Она сполоснула лезвие, вставила в станок и убрала в коробочку. Выключила свет, дала глазам привыкнуть к темноте, вышла в вестибюль и поднялась в спальню.

Джулия лежала спиной к двери на своей стороне кровати; лицо в темноте, волосы на подушке казались очень темными. Не определишь, спит или нет.

– Джулия, – тихо позвала Хелен.

– Что? – через паузу последовал вопрос.

– Прости меня. Пожалуйста. Ты меня ненавидишь?

– Да.

– Невозможно ненавидеть меня больше, чем я сама.

Джулия перевернулась на спину:

– Это нужно воспринимать как утешение?

– Не знаю. – Хелен подошла и коснулась ее головы.

Джулия вздрогнула.

– У тебя рука ледяная! Не трогай меня! – Она взяла руку Хелен. – Боже мой, почему ты такая холодная? Где ты была?

– Нигде. В ванной.

– Залезай в кровать, слышишь!

Хелен отошла раздеться, вынуть шпильки и натянуть ночнушку, двигаясь как побитая собачонка. Когда она улеглась рядом с Джулией, та сказала:

– Ты прямо ледышка!

– Извини. – До этого Хелен не замечала холода, но теперь ощутила тепло тела Джулии, и ее забила дрожь. – Прости, – повторила она.

Клацали зубы. Хелен попыталась сдержаться, но затрясло еще сильнее.

– Господи!

Джулия ее обняла и притянула к себе. Она была в мальчишеской полосатой ночной рубашке, от которой пахло сном, неубранной постелью и немытыми волосами, но запах был нежный и приятный. Хелен прижалась и закрыла глаза – опустошенная, без сил. Вспомнила прошедший вечер и подивилась, что несколько часов могут вместить в себя столько разных яростных чувств.

Видимо, Джулия думала о том же. Подняла руку и растерла лицо.

– Ну и вечерок! – сказала она.

– Ты меня вправду ненавидишь?

– Да. Нет, вряд ли.

– Ничего не могу с собой поделать. Я себя не помню, когда такая. Это как...

Но объяснить не удалось – и никогда не удавалось. Всегда выходило как-то по-детски. Не передать беспредельный ужас того, как в тебе копошится, скачет и пожирает тебя морщинистый гномик, не описать изнеможения после того, как загонишь его обратно в грудь, не выразить, как страшно знать, что он живет в тебе и ждет момента, чтобы выпрыгнуть снова...

Хелен лишь сказала:

– Я тебя люблю, Джулия.

И Джулия ответила:

– Идиотка. Спи.

Больше не говорили. Сначала Джулия была напряжена, но вскоре расслабилась, задышала глубже и медленнее. Раз дернулась, словно испугавшись во сне, отчего и Хелен подскочила, но тотчас вновь успокоилась. С улицы доносились голоса. Кто-то засмеялся и пробежал по тротуару. За стенкой выдернули из розетки штепсель, заскрипела и с грохотом закрылась оконная рама.

Джулия опять беспокойно зашевелилась во сне. Интересно, кто ей снится? Не Урсула же Уоринг, в конце-то концов? «Но и не я», – подумала Хелен. В умиротворенном бодрствовании все стало предельно ясно: Джулия задержалась допоздна, хотя вполне могла оставить записку, запросто устроить все иначе, сделать это тайком или не делать вовсе... «Не надо, Хелен», – раздраженно говорила она всякий раз. Но если она не хотела скандалов, почему с такой легкостью давала повод их устраивать? Наверное, в глубине души она их желала. Стремилась к ним, ибо понимала – без них ничего нет, только омертвелая пустота ее высохшего сердца.

«Когда же Джулия меня разлюбила?» Следовать за мыслью было слишком страшно, к тому же все силы иссякли. Лежа с открытыми глазами, Хелен еще прижималась к Джулии, еще чувствовала жар ее тела и ровное дыхание. Но потом Джулия пошевелилась и отодвинулась.

Рука скользнула по ночнушке Джулии, и Хелен вспомнила кое-что еще – так, ерунду: пижаму, которая в войну у нее была, а потом пропала. Атласная пижама перламутрового цвета; сейчас, когда Хелен, одинокая и нетронутая, в темноте лежала рядом с Джулией, эта пижама казалась самой прекрасной на свете.

* * *

Вернувшись с работы, Дункан нагрел целый чайник воды; в своей комнате он разделся до нижней рубашки и вымыл руки и голову, чтобы изгнать фабричный запах и выглядеть как можно лучше для вечера с Фрейзером.

Все еще в сорочке и брюках, он сошел вниз и начистил ботинки, а затем, подложив полотенце, на кухонном столе выгладил рубашку с мягким воротничком, какую носил Фрейзер. Надев еще горячую от утюга рубашку, Дункан оставил верхнюю пуговицу расстегнутой, опять же в манере Фрейзера. Он решил не смазывать волосы бриллиантином. Перед зеркалом спальни Дункан по-всякому с ними комбинировал, пробуя разные проборы и пытаясь заставить прядь ниспадать на лоб... Однако высохшие волосы распушились, сделав его похожим на мальчугана с рекламы мыла «Перз» в «Пузырьках». Дункан все же прибегнул к бриллиантину, тревожась, не поздно ли теперь, и еще минут пять-десять работал гребешком, придавая волосам нужную волнистость.

Закончив, он спустился к мистеру Манди, который с вымученной веселостью сказал:

– Вот это да! Вот уж нынче девушки порадуются! Когда он придет, сынок?