Обреченное начало - Себастьян Жапризо Страница 36

— Мне очень неловко говорить с вами таким образом, — продолжал он, разглядывая свои пальцы.

— Я знаю, — сказала сестра Клотильда, — я прекрасно вас понимаю.

— Лучше не давать пищу злым языкам. Какое-то время… А потом еще… там… этот ребенок… Я в затруднении… Вы понимаете, если они не одумаются, я должен буду вмешаться.

— Я понимаю, — сказала сестра Клотильда.

Кюре поднял руку и воздел глаза к небу.

— Имейте в виду, эти россказни не меняют моего отношения к вам. Я знаю вас с самого детства и знаю, как хорошо вы служите Господу.

Сестра Клотильда не шевелилась, лицо ее оставалось отчужденным.

— Но я должен сообщить вашей настоятельнице о том, что происходит. Ну… и… вы понимаете…

— Я понимаю, — повторила сестра Клотильда.

Она встала и пошла к двери. Потом обернулась.

— Настоятельница вам написала?

— Да, — сказал кюре. — Она не знала, что мальчик находится здесь. Она будет просить, чтобы вы отправили его назад.

— Это все? — побледнев, спросила сестра Клотильда.

— Я очень огорчен, сестра моя. Надеюсь, что…

— До свидания, господин кюре, — сказала сестра Клотильда.

И она вышла, а священник остался стоять, испытывая озабоченность и неловкость одновременно. В те годы, когда семья сестры Клотильды приезжала в Виларгье на каникулы, он считал себя ее другом. Многие деревенские были его друзьями. Сестра Клотильда почувствовала, что руки ее стали ледяными от гнева, когда она вспоминала про их дружбу.

Когда она, плача, рассказала Дени о том, что произошло утром, тот пришел в полное уныние. Она крепко прижимала его к себе, а он дрожал, не зная, что ей сказать. В его объятиях она была нежной и растерянной. Он говорил:

— Это ерунда. Это ничего не значит. Не плачь. Чистая ерунда.

— Я не хочу, чтобы настоятельница узнала правду. Не хочу, чтобы она написала моим родителям.

— Не плачь, — продолжал Дени, пытаясь взять себя в руки. — Это ерунда. Они все подонки. Не плачь. Мне больно, когда ты плачешь.

Она подняла голову и увидела, что он в полном смятении — трет глаза и силится улыбнуться. Прежде всего надо спасать его. Для нее важно только то, что происходит с ним.

— Мой Дени, мой дорогой, — говорила она.

И продолжала плакать.

Сестра Клотильда получила письмо от настоятельницы в следующий вторник. Письмо было категоричным и суровым. Она запрещает сестре Клотильде держать у себя мальчика. Он должен вернуться к родителям. Настоятельница грозила сама пойти к ним, если мальчик не вернется домой.

Сестра Клотильда ответила письмом, полным смирения и простодушия, она недоумевала, как можно сомневаться в чистоте ее поступков, ведь Дени — не более, чем очаровательное и благовоспитанное дитя. Она добавляла, что привезла его с собой из чувства солидарности и чтобы помочь ему продолжить занятия. К тому же, было бы затруднительно отправить его к родителям в настоящее время, поскольку железнодорожное сообщение практически парализовано.

— Хорошо, — сказал Дени, прочитав письмо. — Именно так и следовало написать. Ставлю тебе четыре с плюсом.

Они больше не появлялись в деревне, и следующее письмо настоятельницы звучало более чем умиротворенно. Она получила достаточно благоприятный отчет от кюре Виларгье, поэтому теперь лишь призывала сестру Клотильду собраться с духом и не забывать принципов веры и морали, в которых та воспитывалась.

Дени продиктовал ей ответ. Совершенно ангельский, преисполненный благих намерений. Теперь какое-то время с этой стороны можно было не ожидать ничего плохого, и оба они постараются забыть о случившемся и снова обрести беззаботность первых недель.

Впрочем, сам ход событий благоприятствовал их любви. Месяц назад войска союзников высадились в северной Франции, и немцы отступали к Парижу. Ждали еще одной высадки в Провансе. Родители Дени умоляли сестру Клотильду держать мальчика возле себя, чего бы это ни стоило. Сестра Клотильда переслала письмо настоятельнице.

Деревенские по-прежнему были настроены враждебно, но новости о продвижении союзников охладили их интерес к любовникам. К тому же теперь сестра Клотильда ходила в Виларгье только на раннюю воскресную службу или когда темнело — чтобы отправить почту. Всего один раз она отправилась в деревню при свете дня. Утром почтальон не застал их дома. Сестре Клотильде прислали почтовый перевод, и он просунул извещение под дверь. Днем, когда она шла на почту, перед ней появился семи- или восьмилетний мальчик с деревянным пистолетом в руке и закричал:

— Я тебя убью. Пух, пух! Ты плохая. Я убью тебя.

Она так испугалась, что вместо того, чтобы оттолкнуть мальчишку, обошла его. Женщины на пороге соседних домов смеялись.

Даже получая на почте деньги, которые ежемесячно посылали ей родители, сестра Клотильда не могла прийти в себя.

Молодая служащая долго проверяла ее документы. Она даже задала вопрос, когда сестра Клотильда показала свое удостоверение личности, на котором по диагонали стоял штамп: католическая монахиня.

— Монахиня? — сказала девушка.

— Да, — сказала сестра Клотильда.

— А, ну ладно.

В помещении находились еще две женщины, и служащая повернулась к ним, призывая их в свидетели.

— Монашка, — сказала она, — это монашка.

— Отдайте мне, пожалуйста, удостоверение, — спокойно сказала сестра Клотильда.

— Католическая монашка, — сказала девушка.

Она засмеялась, качая головой, и женщины тоже засмеялись.

Выйдя на улицу, сестра Клотильда положила деньги и удостоверение в кошелек и вместо того, чтобы идти назад по деревне, предпочла вернуться домой полями.

Вечером после ужина, вспоминая, как ужасно она чувствовала себя на почте и при встрече с мальчишкой, вооруженным пистолетом, она погрузилась в то, что Дени называл «приступ черной меланхолии». Она казнила себя, не могла усидеть на месте, нервно жестикулировала, восклицала отрывисто высоким голосом: «Они правы, я плохая! Я испорчу тебе всю оставшуюся жизнь, ты теряешь свою душу вместе с моей, я лгунья, я ненавижу себя! Я не смею смотреть на свое отражение в зеркале, потому что это грех, но при этом не боюсь укорачивать свои юбки немыслимых цветов! Я механически читаю молитвы тайком на кухне, но есть такие вещи, которые мне хочется делать во всех комнатах этого дома». Он старался перекричать ее, затыкая уши: «Замолчи! Замолчи!» Однажды она сказала такие странные для его слуха слова и таким страшным голосом, что Дени, сам того не сознавая, со всей силы, наотмашь дал ей пощечину. Он удержал ее за плечи, потому что от неожиданности она потеряла равновесие, и несколько долгих минут они оба молчали от унижения, стоя друг против друга. Потом Дени снова услышал ее голос, нежный и грустный, она прижималась к его лицу губами и говорила: «Вот что я с тобой сделала. Как ты теперь будешь жить дальше? Будешь ходить в школу и играть в казаки-разбойники? Будешь говорить „спасибо“, „пожалуйста“, не будешь класть локти на стол?.. Нет. Теперь ты будешь принимать жизнь так, словно сводишь счеты со всем остальным миром, станешь злобным и неуживчивым, потеряешь себя. И все это из-за меня, из-за меня ты себя потеряешь».