127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон Страница 35

Как только зимний сезон наступил официально, я сосредоточился на соло-восхождениях. Чем дальше, тем более сложные четырнадцатитысячники и более сложные маршруты я выбирал. Мне повезло: помимо работы, соседей по квартире и друзей, с которыми я развлекался и ходил на концерты, я мог похвастать еще и ангелом-хранителем, который, судя по всему, не возражал поработать сверхурочно, когда я выходил на маршрут.

Через день после Рождества я отправился на первое восхождение, на смежные четырнадцатитысячники Кэстл и Конандрам, и дважды прошел маршрутом, который Лу Доусон, местный гуру лыжных походов и автор путеводителя, назвал «путешествием в долину смерти».

9 января я поставил свой лагерь под северной стеной живописного пика Северный Марун. Так как после Нового года лавинная опасность в горах сильно возросла, мне пришлось отказаться от стандартного маршрута на Северный Марун. Взамен я пошел на пик Пирамид по западной стене, хоть это и было рискованно: в крутой западный цирк высотой 4206 метров пургой намело очень много свежего снега. Лавины были готовы к взрыву и ждали только, когда спусковой крючок по имени Арон ступит на опасную часть склона.

Я спускался по вершинному гребню. Чтобы преодолеть пятиметровый скальный сброс, я взялся за зацепку, перекатился, балансируя на разрушенных сланцевых плитках, и отпустил руки. Пролетев метр с небольшим, приземлился на широкой — примерно метр — плоской полке. Перекатившись через второй скальный сброс, я закрепился, прежде чем медленно подползти еще три метра к верхнему краю заснеженного цирка. Отсюда и до самого леса вел спуск, от которого замирало сердце. Чтобы не идти по скользкому участку, покрытому тридцатисантиметровым слоем лавиноопасного снега, я попробовал спускаться не тем путем, каким поднимался. Спуск прошел без приключений, иногда мне приходилось спускать перед собой этакие мини-лавины, чтобы уплотнить снег, и только потом ступать на него. Я никогда не срывался на зимних восхождениях, и в этот раз мне тоже повезло. Оступись я с полки — и наверняка вызвал бы лавину, наверняка покалечился бы. Но я был напуган и соблюдал предельную осторожность.

Весь январь я лазал на четырнадцатитысячники, начиная с пика Пирамид, и каждый раз едва избегал смертельной опасности. При восхождении на Холи-Кросс безумно холодная ночь застала меня на высоте четыре тысячи метров из-за ошибки в описании траверса горы Нотч. Я ночевал на полочке шириной в полметра чуть ниже седловины между двумя четырехтысячными вершинами и чуть выше обрыва в пятисотметровый крутой снежный кулуар. Мне нужно было только одно — горячая еда и питье, я потратил очень много сил, и нужно было обязательно их восполнить. Организм требовал горячего «Гаторада» ^[50] и разведенного кипятком сухого картофельного пюре. Путь в девятнадцать километров привел меня на вершину Нотч, но так как я рассчитывал до темноты выйти к скальной пещере, то палатки с собой не взял. Однако пещера находилась у Южной Нотч, а я застрял на Северной. Плюс глубокий свежий снег, плюс ошибка в описании маршрута, которое предписывало траверсировать восточный склон южной вершины, тогда как надо было западный, — в общем, я потратил кучу времени, все силы и воду. В какой-то момент я понял, что нахожусь на неправильном пути, но был уже сильно вымотан для того, чтобы вернуться на седло и пойти верным маршрутом.

В эту ночь небольшое резиновое колечко — уплотнитель топливной бутылки — едва не стоило мне жизни. Каким-то образом оно защемилось в топливной трубке горелки, и, после того как я открыл клапан, бензин минут пять хлестал на снег. Прежде чем я понял, почему огонь такой слабый, я потерял три четверти бензина. Тогда я засунул покореженное кольцо в рот и попытался выправить его языком. И тут увидел, что с запада надвигается пурга. С одной стороны, необходимо было немедленно найти убежище, но с другой — восстановить силы, а всухомятку я просто не смог бы ничего в себя протолкнуть. Поэтому в первую очередь мне нужна была надежно работающая горелка. Я начал размышлять о том, что на свете есть очень много вещей, которые отделяют жизнь от смерти, и эти вещи порой принимают самые разные формы. Иногда они очевидны: расстояние от вас до места, куда ударила молния; ремень безопасности, который удерживает вас, когда вы врезаетесь в оленя на скорости сто тридцать километров в час; быстрая реакция друга, спасающая вас, когда вы тонете в реке Колорадо. Другие вещи не столь очевидны: микроскопическая спиралька ДНК дает вашему телу возможность бороться с инфекцией, и вы никогда не узнаете даже, что на вас нападало. Или вы отказываетесь от восхождения на одну гору и идете на другую — и вас минует удар камня, упавшего в тот день на маршруте, на который вы не вышли. Мы живем, не замечая этих вещей, потому что каждый день выживаем миллион раз, не замечая этого, не замечая того, что постоянно рискуем. Затем опасность подходит совсем близко, и мы резко осознаем значение какой-то доли сантиметра или доли секунды. Но в тот раз все было ясно: моя неработающая горелка могла стать причиной того, что я останусь на горе навсегда, — и я начал присоединять топливную трубку к фланцу.

Я извлек трехмиллиметровое колечко и стал изучать деформированную часть, но руки у меня тряслись, и кольцо я уронил. Оно упало куда-то в темноту, и одна из тех вещей, о которых я только что размышлял, со всей ужасной очевидностью предстала передо мной. Самый кошмар был в том, что я мог уронить его с полки. Светя себе налобным фонарем, я голыми пальцами рылся в снегу — и нашел черное резиновое колечко. Через пять минут горелка шумела, снег топился, и я понял, что поймал свой шанс.

Чем дольше я боролся с пургой, тем труднее становился траверс. Из-за летящего в лицо снега и режущего ветра я не мог снять очки. Но и в очках я ничего не видел: зеркальные фильтры пропускали не более половины света от налобника. Поэтому, чтобы найти подходящий путь, очки приходилось сдвигать наверх. После часа крутого траверса непросматриваемых склонов, круто обрывающихся вправо, я вышел на живую снежную доску. Доска лежала чуть ниже покрытых льдом скальных сбросов, которые все-таки метров на пять просматривались. Я попытался пролезть по скале, но смог преодолеть только метров десять, пока склон не стал для меня слишком сложным. В принципе-то я мог карабкаться вверх по смешанному рельефу в своих пластиковых телемарковских ботинках, но обледеневшие скалы пятой категории — это чересчур, особенно с тяжелым рюкзаком на спине. Еще час я пытался пробиться через скальные сбросы и в итоге все-таки нашел путь на южную вершину. Когда же я добрался до пещеры, то увидел, что она забита снегом. Я слишком устал, чтобы разгребать снег, поэтому просто вытащил спальный мешок, заполз в него и отключился.

На следующий день пурга прекратилась, но мне предстояло два раза траверсировать гребень Хало горы Холи-Кросс, и меня беспокоило, успею ли я это сделать. Для того чтобы от пещеры дойти до главной вершины, я должен был взойти и траверсировать три промежуточные вершины — каждая из которых была выше 4000 метров. После этого мне нужно было вернуться, и опять через эти три вершины. И после того как я вернусь к пещере, мне нужно будет пройти в обратном направлении весь путь через две вершины горы Нотч. И только преодолев девять вершин высотой около 4000 метров, я возвращался к своим лыжам. А потом меня ждал пятнадцатикилометровый спуск с финишем у автомобиля. Из-за вчерашнего происшествия с горелкой и потери бензина я смогу натопить только два литра столь ценной воды — менее чем половина того, что мне требуется. Если не смогу натопить нужное количество воды, я не смогу приготовить овсяные хлопья и белковый коктейль на завтрак, а значит, мой рацион сведется к пяти шоколадным батончикам — единственная имеющаяся у меня еда, которая не требует приготовления. Организму на день тяжелой работы требуется вдвое больше.