Гномы к нам на помощь не придут - Сара Шило Страница 35

Выслушав мой рассказ — про меня и про моих родственников, — он начал говорить сам. Никогда не забуду того, что он мне тогда сказал.

— Я, — говорит, — Коби, хочу сразу перед тобой все свои карты раскрыть. У меня просто нету другого выхода. Я обязан здесь кому-нибудь свои карты показать, и я решил, что этим человеком будешь ты. Дело в том, что у вас в поселке я человек совершенно новый, а в этой должности всего только три дня. То есть карты у меня на руках пока еще очень слабые. У меня даже такое ощущение, словно я сюда только что репатриировался. А мне необходимо освоиться тут как можно быстрее, я не могу терять ни дня. Вот смотри, что я тебе покажу.

Он достал из портфеля какую-то бумажку и положил ее передо мной.

— Видишь? Завод существует всего четыре с половиной года, но за это время тут сменилось уже шесть директоров. Я — седьмой. Шесть директоров за четыре с половиной года, представляешь? Вот давай посчитаем. Получается, что каждый директор проработал в среднем всего девять месяцев. Это меня очень и очень беспокоит. Причем заметь, все они были хорошими начальниками и умными людьми. Все до этого возглавляли отделы на головном предприятии и добились там больших успехов. Но не успели сюда попасть, как с треском отсюда повылетали, да еще и с понижением в должности, так что могут теперь на своей карьере поставить крест. Ну а я хочу проработать здесь не меньше пяти лет, понимаешь? Как минимум пять лет.

Он взял чистый лист бумаги, написал на нем год, до которого хотел доработать, и подписался. Так я впервые увидел его подпись. Но оказалось, что он еще и рисовать умеет. Он подвинул к себе листок с именами бывших директоров и нарисовал на нем наш завод. Как будто он стоит на острове, посреди моря, а по воздуху летят шесть человек. Все — головой вниз, и у каждого портфель в протянутых руках. Как будто они вот-вот в море упадут.

Когда я пришел к нему в кабинет, я думал только об одном: уволит он меня или не уволит? Уволит или нет? Ни о чем другом даже и думать не мог. Но когда я увидел, что увольнять он меня не собирается, я стал судорожно соображать, чего же он от меня хочет. «Будь осторожен, Коби, — сказал я себе. — Это тебе не фильм какой-нибудь. Директор устраивает перед тобой представление, но оно происходит не на экране, а в жизни».

— Я вот, Коби, уже два дня тут сижу и всех подряд обзваниваю, — продолжал тем временем Тальмон. — Куда уже только не звонил. И знаешь, почему, оказывается, все они отсюда вылетели? Я тебе скажу. Из-за того, что местным властям не угодили, вот почему. Как это там говорится? «Остерегайтесь власть предержащих»? [37]Вот именно. Однако это не просто; совсем не просто. И неверно думать, что все уволенные директора были дураками. Тот, кто так думает, сам дурак. Нет, все они были очень даже умными людьми. И все равно их сняли. Поэтому я должен быть умнее всех их, вместе взятых, понимаешь? И ты мне в этом должен помочь. Чтобы я смог тут побыстрее освоиться и поскорее набраться ума.

Пока он говорил, он все время что-нибудь писал или рисовал, так что в результате весь стол у него оказался заваленным бумагой. Возьмет, например, чистый лист бумаги, напишет на нем одно-единственное слово, а внизу проведет черту. На листе, на котором он подсчитывал сколько каждый директор проработал в среднем, его карандаш даже бумагу порвал. А когда он сказал, что все предыдущие директора были умными, то взял папки с их делами и на каждой написал «умный». А еще он сказал, что рабочие на заводе — как фрукты, уложенные в ящик. Если один фрукт гнилой, его надо сразу же выбрасывать. А то и другие рядом с ним тоже загниют.

Он постоянно вставлял в свою речь какие-нибудь заковыристые выражения или цитаты. Например, сказал:

— Я обязан знать, что тут происходит — и у меня за спиной, и у меня под носом. Как говорится, «у мудрого глаза его — в голове его» [38]. Представь себе, что я слепой, которого ты переводишь через дорогу.

После чего взял бумагу и нарисовал, как я перевожу его через дорогу.

И кто бы мог подумать, что директор завода может так хорошо рисовать? Взять, например, нашего бывшего начальника, Цвику. Да у него даже и половины талантов Тальмона не было. Все время был какой-то усталый, злой и на подъем тяжелый. А Тальмона я не видел усталым ни разу. Когда бы ты с ним ни повстречался, он всегда свежий и бодрый — как будто только что на работу пришел.

Когда его стол оказался полностью завален бумагами, он выбросил их в корзину и говорит:

— Будешь теперь работать на складе. Это будет как бы твой собственный кабинет. Со столом и всем прочим. Фалафельная — это не для тебя.

А потом сказал, что я должен докладывать ему обо всем, о чем говорят рабочие, а также о том, что услышу в горсовете, в рабочем комитете и на рынке. Причем рынок его почему-то интересовал особенно сильно. Он все время повторял, что хочет знать, о чем люди болтают на рынке. И даже сейчас мне время от времени об этом напоминает. «Ты, — говорит, — про разговоры на рынке не забыл?» Как будто у нас в поселке людям больше и делать-то нечего, кроме как в четверг с утра пораньше на рынке собраться и трепаться там до посинения.

После нашего разговора он пошел делать обход завода, а я тем временем вынул из корзины бумажки, которые он выбросил, и унес их к себе. Включая рисунок с двумя кружочками, который он нарисовал последним. В одном кружочке он изобразил нас обоих на вершине горы. Мы стоим связанные веревкой и смеемся. А во втором кружочке мы висим с ним на этой же веревке мертвые, а над самим кружочком — большой жирный икс.

Мне страшно хочется посидеть у него в кабинете хотя бы еще один разок. Я буквально на все ради этого готов. И мне хочется, чтобы все было в точности как в тот раз. В то время у него не было еще этой его нынешней секретарши, Леи. Его секретаршей тогда была Хали. Но уже через месяц я дал ему добро на то, чтобы Хали уволить, и он посадил вместо нее Лею, которую привел со своего прежнего места работы. Однако теперь я очень сильно жалею, что мы выгнали Хали. Потому что эта Лея… Если ты, например, хочешь пройти к Тальмону в кабинет, она на тебя смотрит так, как будто ты муха какая-нибудь, и у тебя сразу все желание пропадает. Не было вокруг него тогда еще и всех этих людей, которые к нему сейчас зачастили и с которыми он по заводу расхаживает. И самоуверенности этой его нынешней тоже еще не было.

Я разглядываю его рисунки и вспоминаю, как он на меня в тот день смотрел. Расспрашивал меня о жизни и смотрел так, словно в целом мире для него важнее меня человека нету. Как будто разложил передо мной на столе все свои карты, а в этих картах написано: «Я, Исраэль Тальмон, без Коби ничего в своей жизни добиться не смогу. Без Коби я полный ноль». Он, кстати, и до сих пор еще к моему мнению прислушивается. Правда, не всегда. Например, я ему сказал, что Циона увольнять не стоит, но он все равно его уволил. За то, что тот заикнулся о сверхурочных. Наверное, решил, что он гнилой фрукт и его надо срочно из ящика вынимать. Но иногда он меня все-таки слушает. Например, доверяет мне людей для черных работ набирать и время от времени всякие вопросы мне задает. Короче, мы до сих пор с ним той веревкой связаны, которую он на своем рисунке изобразил, и я вижу, что он по-прежнему чувствует себя слепым, который не может ходить без палки.