День святого Жди-не-жди - Раймон Кено Страница 35

— Мы сыграли партию в сливорез [114].

— Я выиграл пятнадцать очков, ты был не в форме.

— Потом я вернулся домой слегка подкрепиться: редис на закуску, омлет с луком опосля, остатки бруштукая с предыдущего дня вдогонку, добрый кусок козлятины, чтобы все утрамбовать, порцию мусса в сабайоне [115]на десерт, а потом уже чашечку кофе, сдобренного фифрыловкой. Затем я спустился сюда выпить еще чашечку сдобренного кофе, и тут Ипполит сообщает мне новость.

— Точно, — изрек Ипполит, — это я сообщил ему новость.

— Мэр исчез, — хором объявили Спиракуль и Квостоган.

— Все спрашивали, как да почему, — подхватил Ипполит, — а потом принялись обсуждать, обсуждать…

— Что-то ты разговорился, — заметил Квостоган.

— Заткнись! — крикнул трактирщик. — Прошу прощения, — добавил он, обращаясь к Алисе.

Затем взял со стойки две бутылки, чистый стакан и сел за их стол. Штобсдел, протер далеко заплывшие гноем глаза, заметил перемещение трактирщика с бутылками, встал и, не забыв прихватить свой стакан, направился к ним.

— А, Штобсдел! Штобсдел! — закричал ликующий Спиракуль. — Садись рядом, поболтаем. Расскажи нам, как все было. Помнишь о том дне? Ведь мы узнали новость на следующий день после Жди-не-Жди…

— Помню ли я? Какая была жарища… солнце шпарило сверху, как из печи. И была такая жажда, что даже удивительно. Никого — снаружи, все — внутри. Помню ли я…

— И тогда мы узнали новость, — повторил Спиракуль.

— Да. Калеки с горы пришли в город и рассекретили это дело, а именно то, что мэр пропался словно провалил сквозь землю, и Пьер в поисках папы рыщет по Знойных Холмах, высунув язык, как охотничий пес.

— А кто эти калеки? — спросил Дюсушель.

— Никодем и Никомед, — ответил Квостоган.

— Что за калеки?

— Один — слепой, другой — паралитик. Иначе с чего бы им жить у Фонтана?! [116]Я думал, что вас, туристов, в школах все-таки чему-то учат!

Квостоган с изумлением посмотрел на этнографа.

— Так вот, — продолжил Штобсдел, — когда они это раскрыли, все сразу же узналось по всему Городу, повсюду. Люди вышли из домов. Все толпились на улице, но надо сказать, было уже чуток посвежее. А потом узнали, что другой сын, Жан, тоже отправился на Знойные Холмы искать папу. Я быстро пришел в себя и отправился по домашнему адресу мэра. Звоню. Открывает Поль. «Гспадин Мэр дома? — спрашиваю я. — Нет его, — отвечает он. — А где ж он? — говорю я. — Не знаю, — отвечает он, — братья его ищут. — А-а! — выдаю я. — Да, — отвечает он, — братья его ищут. — А-а! — выдаю я. — Я это уже знаю. — А! — выдает он. — Ну и чего? — Ну и, — говорю я, — чего ж он скрытился эдаким образом, наш Мэр? — А насчет этого, — отвечает мне гспадин Поль, — а насчет этого он не дал нам никаких разъяснений. — А-а!» — сказал я. И ушел.

— Потому что, понимаете ли, — сказал Спиракуль Дюсушелю (поскольку этим туристам, сколько не объясняй, все мало), — было странно, что оба сына, Пьер и Жан, сразу же отправились на поиски. Не подождали и суток, чтобы обеспокоиться; пустились вдогонку папаше в тот же вечер. Он ведь мог пойти провожать мать до ее фермы и остаться там ночевать, если ему так хотелось, это лишь доказало бы, что он хороший сын, каким он наверняка и был. И только на следующий день или через день они могли бы побеспокоиться, что с ним. Так ведь нет; побежали в тот же вечер.

— Так вот, — продолжил Штобсдел, — мы тихонько заколобродили в поисках [117]… чтоб чего-то высмотреть… но ничего и не усматривали, ничего не находили…

— Мы возвращались под вечер, — сказал Спиракуль, — измотанные, но так ничего и не видели, ничего не находили…

— Я помню, — сказал Квостоган, — что Полю было все равно, совершенно все равно.

— А потом, в один прекрасный день, — продолжил Штобсдел, — точнее, в один прекрасный вечер, в лучах заката, люди собрались на Центральной Площади подышать приятственным вечерним воздухом, и вдруг откуда ни возьмись появился Пьер, худющий и ободранный. Все смолкали, когда он проходил мимо. Расступались, чтобы дать дорогу. Как будто перед ним и за ним текла какая-то пустота. Из-за всех этих поисков у меня разболелись ноги, но я все же проследовал за ним. Войдя в дом, я прошел внутрь, потому что, скажем так, имел на это право, и спросил: «Так что, гспадин Пьер, новости есть?» Он мне и говорит: «Да, сходи за всеми знатными лицами. — Хорошо, гспадин Пьер», — сказал я и пошел за знатными лицами, хотя у меня и болели ноги. Тем временем толпа облепила дом мэра. Смеркалось. Люди безмолвно смотрели на знатных лиц, прибывающих по одному. Знатные лица безмолвно не смотрели на людей. Оказавшись в полном сборе, знатные лица закрылись с Пьером и Полем. Я остался у дверей, чтобы охранять. Уже наступила ночь. Люди все стояли и переговаривались, вполголоса, да и то время от времени. Поднялась луна. Она зависла над крышами, белая и большая, даже чуть белее и чуть больше, чем обычно. Люди стали обзаводиться тенями. Затем луна поплыла дальше и полностью осветила балкон мэра. Через какое-то время на балкон вышел гспадин Лё Бестолкуй, и тогда мы узнали, что новым мэром стал гспадин Пьер, а старый мэр упал в Окаменяющий Фонтан — поскольку у нас на Знойных Холмах и вправду есть окаменяющий исток и мало кто из людей там бывал, — и ничего не оставалось, как пойти и притащить его, такого, как он есть, то есть превратившегося в каменную глыбу. Что и было сделано с помощью кабестанов и кабелей, разных уклонов и штуковин. Спустя несколько дней старый мэр прибыл в Город, лежа на дровнях, которые тянула упряжка быков. И в конце концов глыбу воздвигли, как статую, прямо посреди Центральной Площади, где ее можно увидеть и сейчас.

После долгого рассказа каждый ощутил необходимость несколько секунд помолчать, а Дюсушель (первым) — разговорить остальных.

— Очень интересно, — задумчиво прошептал он.

Ипполит по собственной инициативе пошел за тремя дополнительными бутылками фифрыловки.

— Ну и приключение, — вздохнул Штобсдел.

— Все это не объясняет, почему вас уволили.

— Вот-вот!

Он хлопал себя по ляжкам с иронией, горечью и отчаянием.

— Вот-вот!