Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь Страница 35

Потом он развернул салфетку, взял нож, кусочек хлеба, немного масла и спросил:

— А чем вы сейчас занимаетесь?

— Только что защитила диссертацию… с отличием.

— Потрясающе. А что это означает?

— Ну, это высший университетский диплом во Франции…

— Впечатляет, — сказал он, подзывая официанта, чтобы попросить карту вин. — Выпьете немного?

Она не осмелилась отказаться.

Он поспорил с официантом — сегодня не было вина, которое он обычно заказывал, заказал пулиньи-монраше 2005 года, «исключительного года», — уточнил он, взглянув на нее поверх полукруглых очков, звучно захлопнул карту, вздохнул, снял очки, потянулся к масленке, намазал себе второй кусочек хлеба и спросил:

— А теперь? Теперь что собираетесь делать?

— Ну, так сразу сложно сказать… я…

У Серюрье зазвонил телефон, он удивленно воскликнул: «Как?! Разве я его не выключил?! Вы позволите?» Она кивнула. Он нахмурил брови, что-то проговорил в трубку и отключился, проверив на этот раз, действительно ли телефон выключен.

— Вы мне рассказывали…

— Что защитила диссертацию с отличием и собиралась занять место на кафедре. Или стать у кого-нибудь руководителем работы… Этого бы мне очень хотелось… Я всю жизнь ради этого трудилась…

— Но этого не произошло?

— Дело в том, что… после постановления комиссии нужно еще ждать результатов, где все члены комиссии огласят соображения, которые не решились высказать вам в лицо…

— Попахивает двуличием, нет?

Жозефина втянула голову в плечи.

— И от этого доклада зависит ваше назначение…

Она вытерла о салфетку влажные руки и почувствовала, как ее уши заалели.

— И тогда мне дали понять… ох, не прямо, конечно, нет… я узнала от одного коллеги, что ни о каком назначении мне и мечтать не стоит, что я не нуждаюсь в престижной должности и повышении зарплаты и что всю свою жизнь буду заниматься все теми же исследованиями…

— Почему? — спросил Гастон Серюрье, удивленно поднимая бровь.

— Потому что… они не сказали прямо, но дело в одном: я получила много денег за роман… и они решили, что есть другие, более достойные, чем я… То есть я вновь оказалась на стартовой точке.

— Вы были в ярости, я полагаю…

— Я была расстроена. Я думала, мы одна семья, думала, что доказала свою состоятельность, и тем не менее меня отвергли по причине успеха, который… — Она сглотнула подступившие слезы. — Да они счастливы должны были быть, что публику увлекла история Флорины… А получилось наоборот.

— Это замечательно! Просто замечательно! — воскликнул Гастон Серюрье. — Поблагодарите их от моего имени!

Жозефина удивленно посмотрела на него и незаметно прикрыла руками пылающие уши.

— Знаете, я первый раз рассказала. Мне и думать об этом больше не хотелось. И никому не стала говорить. Было ужасно узнать, что все долгие годы работы… И меня буквально выбросили за борт!

Ее голос начал дрожать, она закусила губу.

— Так это превосходно, теперь вы сможете работать на меня! Только на меня.

— Как это? — удивилась Жозефина. Он что же, собирается открыть в издательстве отдел средневековой истории?

— Да потому что у вас золотое перо…

Он пристально, внимательно смотрел на Жозефину. Официант поставил перед ними салат из жареных кальмаров и карпаччо из окуня и лосося. Серюрье уставился долгим яростным взглядом на тарелку, схватил приборы.

— Золотое перо, которым вы можете писать книги, рассказывать истории… Находить то, что интересно людям, то, от чего они сами становятся интересны… объяснять людям уйму прекрасных вещей, не только про историю… Вы талантливы, проблема лишь в том, что вы сами этого не знаете, вы совершенно не сознаете свою ценность!

Его глаза, направленные на Жозефину, как два прожектора, высвечивали ее, как на сцене. Это уже не был тот вечно спешащий деловой человек, который ворвался в ресторан, распихивая официантов. Или тот светский человек, который нервничал, заказывая вино, бурчал, разворачивая салфетку, и едва извинился перед ней за опоздание…

Он смотрел на нее как на очень важного, ценного человека.

И Жозефина все забыла. Забыла нанесенную коллегами обиду, забыла тоску, терзавшую ее с того момента, как она узнала о намерении от нее избавиться, забыла, как эта тоска опустошила ее, лишила сил и идей. Книги по истории валились из рук, не хотелось писать ни строчки про двенадцатый век, в библиотеку не тянуло абсолютно. Все ее существо отказывалось признавать себя смиренной труженицей, которую поставили на место. И вот этот человек вновь возвращает ей признание и веру в себя. Говорит, что она талантлива. Она выпрямилась. Какое счастье сидеть напротив и слушать, какое счастье, что он смотрит на нее и интересуется ею.

— Что вы на это скажете? — спросил он, вновь нацеливая на нее свои прожекторы.

— Да вот…

— Вы не слишком привыкли, чтобы вам делали комплименты, да?

— Знаете, в университетских кругах принято скорее осуждать меня за то, что я написала эту книгу… Вот я и подумала…

— Что ваша книга плоха?

— Не совсем так. Я думала, что она не так уж хороша, что все это чистое недоразумение…

— Недоразумение, проданное в пятистах тысячах экземпляров? Вот бы каждый год такое недоразумение… Салат из кальмаров сегодня весьма неважный, — сказал он официанту, собиравшему тарелки перед переменой. — Вы что, решили поиздеваться над клиентами? Все хуже и хуже! На вашем месте я бы призадумался!

Официант понуро удалился.

Серюрье довольно усмехнулся и вновь обратился к Жозефине:

— А ваша семья?

— Ох… моя семья…

— Неужели они не гордятся вами?

Она смущенно хихикнула:

— Не особенно…

Он откинулся на стуле, чтобы рассмотреть ее повнимательнее:

— Тогда как это у вас получается?

— Что получается?

— Да просто жить… Я хочу сказать, что если никто не говорит вам, что вы потрясающая, где вы черпаете силы?

— Ну, я, наверное, привыкла… Так было всегда.

— Никто вас в грош не ставит? Даже вы сами?

Она повернула к нему восхищенное лицо, словно спрашивала: откуда вы знаете?

— А особенно сейчас, когда ваша сестра умерла… Вы говорите себе, что не имеете права жить, не имеете права писать, не имеете права дышать… Что вы ничего не стоите и даже, возможно, что это она написала книгу!

— Нет! Я уверена — это точно я.

Он смотрел на нее улыбаясь:

— Послушайте… Вы знаете, что будете делать дальше? — Жозефина помотала головой. — Вы начнете писать… Другую книгу. Прежде всего потому, что у вас кончатся средства. Деньги за одну книгу капают не вечно… Я не посмотрел ваши счета перед тем, как сюда прийти, но мне кажется, у вас там не слишком много осталось… Вы, вероятно, много потратили, купив квартиру…