Ингрид Кавен - Жан-Жак Шуль Страница 35

Выйдя из лифта, Шарль прошел перед привратником под четырьмя часами: четыре циферблата – четыре столицы. Эта относительность времени успокоила его, придала даже некую уверенность, свободу действий, несколько большую, чем требовалось в данное время. Здесь часы показывали тот час, когда женщины, над обликом которых изрядно потрудились, собрав его и переделав, украдкой смотрясь в карманное зеркальце, проверяют, как выглядят, прежде чем с улыбкой на губах направиться в бар. Ингрид же как раз в это время должна была отдавать свое лицо гримеру и молча повторять про себя отдельные фразы, аккорды. Голова у него была полна музыкальными обещаниями и предвкушениями вперемешку с опасениями, он вышел из отеля и взял такси, чтобы ехать в Старый театр Гионе. Были ранние зимние сумерки, таксист набрал скорость, они переехали Тибр по мосту Виктора-Эммануила. Он любил проезжать по мосту вечером, ночью, но не останавливаться, быстро на другой берег: Гэтсби впервые попав в Нью-Йорк, проезжает по мосту Вилльямсбурга и думает: «С этого момента со мной может произойти все что угодно». Конечно, это все происходило в начале века и в Америке – американская мечта, – но как будто в голове застряли осколки, сейчас ото всего остаются только осколки. И так бывает всегда! «Мне нравится, – думал он, – это короткое переживание перехода, само перемещение из одного в другое… «Достаточно лишь перейти мост» – так называлась какая-то дурацкая песенка, не помню уже чья… Мне нравится этот раккорд, склейка, отсутствие, вернее, состояние «между», связь между одной вещью и другой. Две мысли, два образа, гармонический мост для джазмена»… Не passed away [92]– так вежливо говорит американец о том, чья жизнь угасла, кто исчез… Вдалеке «прошло» такси, и в свете фар появились два мотоцикла с девицами на заднем сиденье: волосы развеваются, юбки задраны, голые ляжки сдавили мотоцикл: бак, карбюратор, переключатели скоростей, – все это неслось на всей скорости через римскую ночь – болиды на вираже, на фоне розовых римских камней… Удар по сцеплению, и девицы исчезли, passed away… Мосты, отели… Оседлый космополит, он вполне мог бы провести жизнь между отелями, соединенными мостами… Вот так: из одного отеля в другой.

* * *

– В «Э топ зе бельвью» в Филаделдьфии?

– Почему бы и нет?

Она пела в этом громадном отеле: тридцать шесть этажей, не считая шести первых, где располагались офисы, и террас на крыше вместе с бассейном и ночным клубом на самом верху. Была суббота, вечер, Шарль болтался по этажам – вечная мания наблюдать за происходящим. Он остановился около одного из больших залов, предназначенных для проведения праздников: десятки богатеньких и неврастенических девиц, положив пухленькие ручки на согнутую в локте руку своих кавалеров в черных фраках, входили в него в кипении муслина и тюля; на заднюю стену проецировалась их улыбающаяся фотография, и распорядитель громогласно объявлял их возраст, имя, родословную, профессию отца и матери, ежегодный доход – почему, собственно, нет? Это был первый бал дочерей воротил филиппинской общины в Филадельфии, восседавшей за длинными столами, на которых красовались подсвечники. А несколькими этажами выше в другом зале юниоры Массачусетского университета отмечали окончание учебного года. Атлетически сложенные лбы в прекрасно сидящих смокингах, их подружки в вечерних платьях – все они пьянствовали ровнехонько до двух ночи. Все это напоминало времена протестантских запретов, которые летели к черту по субботам. В принципе с тех пор мало что изменилось. В этих залах собралось несколько дюжин сынков и дочурок миллиардеров, и в смехе девиц, в самом его основании позвякивали доллары.

Челюсти – вот что зачаровывало Шарля, когда он смотрел на этих молодых людей, да, нижние челюстные кости, американские челюсти, волевые, настоящие мужские челюсти, как у мужской половины клана Кеннеди – Джозефа, Джо, Джека, Боба, Теда, – они тоже были из Массачусетса, может быть, это были нижние челюстные кости государства, Массачусетские челюсти, в них было что-то от машиностроения. Здесь все были друг на друга похожи со своими челюстями… сразу видно: один биологический вид, одно клише, стереотипизированная, ясная жизнь – кампус, студенческая ассоциация, футбол, бейсбол, будущие адвокаты, доктора, архитекторы, политики, государственные деятели. И их подружки в вечерних платьях.

«Are you with the party?» [93]– перед Шарлем возвышался и разглядывал его нагрудный карман здоровенный детина с черным микрофончиком и проводком за ухом. Где бейдж? Фотография? У всех была их собственная фотография на нагрудном кармане – идентификационный знак. Потом детина, который был выше и шире Шарля сантиметров на тридцать, опустил глаза и воззрился на его развязавшийся шнурок. «Are you with the party?» В голосе полное равнодушие. «Euh, по…», нет, он не с этой party, у него вообще нет партии… «Just looking…» – иностранный наблюдатель. Наблюдатель? Что он наблюдает? Нечего тут наблюдать… Не может же он в самом деле сказать, что наблюдает за движением челюстей… Ходит из зала в зал, из гостиной в гостиную, перемещается из отеля в отель… этакий антрополог или палеонтолог… Что это значит just looking? Смотрю? Но люди либо работают, либо развлекаются, пьют, смеются, разговаривают, но не смотрят, не наблюдают. Второй бугай взял Шарля за руку, легонько, двумя пальцами, не сжимая запястья, он еле дотрагивался до руки Шарля и любезно сделал знак следовать за ним. Ключ от номера? Нет, остался в комнате. Первый бугай позвонил вниз – Шарль даже не зарегистрировался в отеле. Мисс Кавен? Нет, ее нет. Два часа ночи, тридцать шестой этаж «Топ Хоутел»: все носятся по коридорам, набравшиеся девицы с прилипшими ко лбу волосами тянутся из гостиных к туалетам, толкутся, сваливаются на диванчики, прежде чем по двое, по трое уйти с вечера – у одной оторвалась бретелька, другая потеряла туфлю, – хохот, прерывающиеся голоса, восклицания. Они пролагали себе путь среди всей этой неразберихи, охранник аккуратно придерживал его за руку двумя пальцами, их можно было принять за приятелей, деловых партнеров, когда один придерживает другого за локоть. Теперь они оказались перед гостиной с дебютантками из Манилы: все были уже представлены друг другу, девушки со своими кавалерами открывали бал – это было эпохальное событие: туалеты, церемонии, реверансы, заученные фигуры… Версаль, время остановилось. Сели в лифт, «…я здесь не один. Я вместе с…» Звучало так, как будто он хотел похитить кого-нибудь, сплошное разочарование для охраны, «…и с кем же?» – меланхолично поинтересовался бугай с легкой усмешкой. Они вышли из лифта. «С ней!» – и уверенный указующий перст уперся в пустое место. Афиши не было. Но она была вчера! Перевесили… «Ну вот, с ней!» – Рука поменяла направление. Конечно, его собственная фотография не украшала лацкан его пиджака, но зато он был с дамой, чья огромная фотография красовалась на афише: поменяем фото на фото… не подойдет? Указательный палец Шарля уперся в гигантскую фотографию Ингрид в черном, изысканном платье – настоящая звезда. Охранник снова слегка улыбнулся, сжал локоть Шарля и подбородком показал, куда пролегал их путь. Все складывалось не в пользу Шарля: уж не хотел ли этот бездельник напасть на певицу? В Америке таких охотников хватает, держи ухо востро… А может быть, он хотел похитить одну из манильских дебютанток? Или нафиксатуренного наследничка какого-нибудь электронного магната? Охранник даже не смотрел на Шарля, двигался как заведенный от приводивших его в движение двух проводков, которые шли от уха к карману и скрывались бог знает где. К чему, в конце концов, мог быть подсоединен этот верзила? К главному комиссариату? К охранной службе отеля? К бюро регистрации? Или к спутнику в небесах? Шарль начал волноваться: «Пусть позовут мистера Биала… позовите мистера Биала… Комната тысяча пятьдесят один… Мартин Биала…» Биала был импресарио, агентом, организатором гастролей. Его тоже нет в номере? Шарля осенило: фитнес-клуб на тридцать седьмом, на самом верху! «В три часа ночи?» Именно! Он уже пять лет был агентом и другом Ингрид, и его, кроме башлей и собственного тела, ничего не интересовало: на музыку ему было наплевать, а вот тело, тело – да! – новенькое, бронированное от всех микробов и вирусов, безупречное, безукоризненное, бессмертное, которое во всеоружии может встречать испытания, идущие извне от других тел, чужых. Вещь в себе! Он даже точно не знал, что именно она поет, но обожал ее при этом и рассыпался в поздравлениях за кулисами, если таковые находились. Он постоянно видел себя в доспехах и… с золотыми яйцами. 37-й этаж, огромный пустынный зал, полностью застекленная задняя стена выходит на звездную ночь, башни вдали, безлюдные офисы, освещенные, будто для праздника, и Мартин: он шагал на бегущей дорожке, не отрывая внимательного взгляда от собственного отражения, с которым сам же и разговаривал. Боксерские шорты, черная упряжь из пояса и ремней, прикрепленных к подвижным частям гимнастических снарядов, дельтовидная мышца, грудные мышцы… он не заметил, как они вошли. «Ты самый сильный! Красавец… самый красивый! Неуязвимый!» Мартин заметил их и, не прерывая своих занятий, кивнул отражению Шарля в зеркале. Этого оказалось вполне достаточно: хватка ослабла, пальцы разжались.