История одного предательства, одной страсти и трех смертей - Метин Ардити Страница 35

Йоргос с Павлиной прикинули возможности сотрудничества и пришли к выводу, что это не будет простым делом, но решили использовать подвернувшийся шанс. Они записались на курсы французского языка на улице Пренс и посещали их очень добросовестно.

«По крайней мере, за это ему спасибо, — подумала Павлина. — Благодаря ему я хорошо выучила язык».

Он сделал ей предложение за кофе. Намерения у него были самые серьезные. Йоргос знал, что у Павлины есть незаконнорожденный ребенок.

«Он ждет от меня выражений благодарности», — догадалась Павлина, а вслух сказала:

— Дай мне несколько дней, я тебе позвоню.

Через неделю она пригласила Йоргоса на ужин в свою квартиру на площади Цирка. Трапеза получилась скучной. После десерта Павлина погасила свет, разобрала постель и скинула с себя одежду. Потрясенный Йоргос взглянул на нее и воскликнул:

— У тебя великолепная грудь!

Она ничего не ответила и скользнула под одеяло. Йоргос не стал снимать широкие семейные трусы, которые были ему великоваты.

— У тебя презерватив есть? — спросила Павлина.

Он удивленно на нее уставился:

— Я ими никогда не пользуюсь.

— Будешь пользоваться, если хочешь, чтобы мы занимались любовью, — сказала Павлина.

Он ее обнял, поцеловал в губы, стал ласкать грудь. Несколько минут спустя, не зная, что делать дальше, снова оделся. Они занялись любовью через неделю, однако наслаждения не получили.

— Не расстраивайся, — сказала Павлина, пытаясь говорить тихо.

Адвокат поднялся с места и сказал:

— Моя клиентка отказывается от судебных издержек, господин председатель.

В Женеве у Павлины почти прекратились рецидивы все той же навязчивой идеи. За десять лет их было всего три. Все они случались в тот момент, когда Павлина видела со спины девочку с густыми, очень черными волосами, заплетенными в толстую косу Павлина бросалась бежать за нею, чтобы заглянуть в лицо, и каждый раз напрасно.

Все три случая произошли в районе Рю-Басс. Первый — на улице дю Марше, перед Главной аптекой. Второй, через три года, у входа в Большой пассаж, со стороны улицы дю Рон. Последний — в одно из ноябрьских воскресений у выхода из кинотеатра «Ле Пари» на площади Цирка. Павлина возвращалась домой и собиралась перейти через бульвар Жорж-Фавон, как вдруг заметила маленькую головку. Девочка показалась из арки служебного выхода из кинотеатра. Она обошла здание и направилась к улице дю Стан.

Павлина бросилась через бульвар и чуть было не попала под выскочившую слева машину. Она сделала шаг назад, поискала девочку взглядом, но та уже исчезла.

В течение нескольких недель после каждого из этих припадков Павлина испытывала прежние муки. Где бы она ни находилась, она искала в толпе девочек возраста Андрианы и с тоской смотрела на них.

— Дело закрыто, — сказал председатель суда.

На свадьбу, организованную в помещении, принадлежавшем православной церкви на улице Малайю, они пригласили человек двадцать. Священник говорил о Воскресении Христовом.

— Никогда — это не христианское слово, — сказал он. — В каждом из нас неотъемлемо присутствует частица вечности, из которой все может возродиться для того, в ком жива вера.

Мирто приготовила угощение. Госпожа Наталия подарила им посеребренные салатницы, купленные в «Крисофль».

— Женевские греки должны помогать друг другу, — напомнила она присутствующим в своей речи.

Это было у нее навязчивой идеей: интегрироваться, оставаясь патриотом. Вечная, непреходящая, светлая грусть и гарантия невозможности зажить нормальной жизнью.

Приехала Шриссула. Она впервые посетила Женеву. Через год Павлоса поразил второй инсульт. Шриссула продала бакалейный магазин и переехала к сестре.

«Мы с Мирто остались одни на этом свете, — написала Шриссула Павлине после смерти Павлоса. — Да и ты, Павлиночка, в Женеве. Я еду к вам».

Павлина вспомнила о Шриссуле и улыбнулась. Не прошло и месяца после ее приезда в Женеву, как Шриссула завела интрижку с адвокатом, который занимался оформлением ее вида на жительство. Он делал это бесплатно, по просьбе своей жены, испанки, сохранившей привычку шить на дому. Мирто или Павлина приходили иногда к ней посидеть после обеда.

Это был на редкость некрасивый мужчина с длинным, узким лицом, огромным носом и маленьким, тонким ртом. Но за его внешностью старого женевского ригориста таилась всепоглощающая сексуальность, помноженная на редкую физическую выносливость. Ежедневные гимнастические упражнения вкупе с его ненасытной любовью к обнаженному женскому телу компенсировали, насколько это было возможно в его семьдесят лет, налагаемые возрастом ограничения. Мэтр Клод Видулле с течением времени стал просто потрясающим любовником.

Его адвокатская контора находилась на Театральном бульваре, в двух шагах от площади Цирка. Офис состоял из приемной, где священнодействовала секретарша, и двух кабинетов, один из которых, предназначенный для отдыха, был снабжен своего рода переносным походным биде на четырех ножках. Вода в него поступала из кувшина.

Он принимал Шриссулу исключительно по вторникам, в шесть вечера. В начале их романа это был единственный день, когда он не преподавал в университете и был свободен от множества нагрузок и поручений, связанных с его видным положением в обществе. Мирто, вечно подтрунивавшая над сестрой, однажды очень удачно пошутила, наградив ее любовника метким прозвищем, которое прилипло к нему на всю оставшуюся жизнь. Она назвала его kathetritis, что означает «каждый вторник», а по звучанию напоминает kathiyitis, то есть профессор.

Таким образом, вечер каждого вторника приносился в жертву любви рыжеволосой, смешливой, пышнотелой эллинки и ее kathetritis, родовитого женевского юриста, почти аскета телом и душой, но чрезвычайно озабоченного сексуально. Через шесть лет после начала их связи профессор ушел на пенсию. Еще через два года умерла его жена, но ничто не изменилось в их привычках и отношениях: любовники продолжали встречаться вечерами по вторникам именно в офисе на Театральном бульваре, и нигде больше, и только в течение учебного года.

Они никогда не ели вместе, не произнесли ни единого слова о любви, не преподнесли друг другу ни одного подарка, если не считать сваренного Шриссулой glyko tou koutaliou, густого варенья, которое едят ложкой и которое она постоянно приносила своему kathetritis, полагая, что употребление сахара в его возрасте исключительно благотворно действует на организм в моменты сильных физических нагрузок.

Так и продолжалась их незамысловатая, можно сказать, тривиальная связь: без вдохновенья, без неистовых страстей, но зато и без пустых огорчений. Она явилась для Шриссулы той отдушиной, через которую на нее нисходило блаженное спокойствие, тогда как безусловная честность их отношений стала порукой и залогом взаимных радостей и наслаждений.