Дыхание судьбы - Ричард Йейтс Страница 35

Ее это не волновало. Свободные утро и часть дня она лепила в гараже, и теперь это было что-то новое, захватывающее: не парковая, которую она забросила, а скульптура ради скульптуры — замысловатые торсы и полуабстрактные фигуры животных — вещи, которые составят прекрасную экспозицию, как только появится возможность устроить персональную выставку.

Каждый день в три с минутами она переходила Пост-роуд и ждала возвращающегося Бобби. Школа находилась неподалеку, но через дорогу, и ей не хотелось, чтобы он без ее присмотра переходил это широкое, с лихорадочным движением шоссе: каждое утро она переводила его на другую сторону и там же поджидала днем. Он не протестовал, когда возвращался один, что было чаще всего, — первую неделю даже радостно бежал к ней последние несколько ярдов и позволял обнимать, показывая, как соскучился, — но потом, когда стал возвращаться с другими мальчишками, это его стесняло.

— Я могу сам переходить улицу, — сказал он.

— Нет, не можешь.

Стерлинг, узнав об этом как-то утром, когда опоздал на свою обычную электричку и вернулся домой, готов был разозлиться на нее.

— Ты хочешь сказать, что ежедневно это делаешь? — спросил он, подняв голову от тарелки. — За ручку переводишь через улицу?

— Но это не просто улица, это шоссе. Машины несутся как сумасшедшие, мне даже самой страшновато.

— Что за вздор, Алиса! Мальчику восемь. Как он научится быть самостоятельным, если ты обращаешься с ним как с маленьким?

— Не обращаюсь я с ним как с маленьким, Стерлинг.

— Обращаешься. Извини, Алиса, но я уже собирался поговорить с тобой об этом. — Он хмуро посмотрел на свой кофе. — Ладно, наверное, это не мое дело.

В конце концов она скрепя сердце согласилась позволить Бобби самостоятельно переходить улицу, хотя для нее это означало утром и днем стоять у окна, охваченной тревогой, и следить, как он, оглянувшись налево, потом направо, с неуклюжей осторожностью перебегает на другую сторону. Сейчас она заставляла себя почти во всем идти навстречу Стерлингу, потому что до его отъезда оставалось совсем недолго и ей невыносима была даже мысль о малейших трениях между ними.

Ей казалось, что и Бобби старается угождать мистеру Нельсону. Он больше не хныкал, не капризничал, не влезал в разговор, перебивая взрослых; быстро, без напоминаний с ее стороны делал домашние задания, а если перед сном еще было время, лежат на ковре в гостиной, увлеченно, — или, подозревала она, делая вид, что увлеченно, — читая «Британский подводный флот в Первой мировой войне». Однажды вечером он, не сразу, впрочем, решившись, показал Стерлингу рогатку, которую научил его делать какой-то мальчишка в школе: тщательно обструганную, с полосками розовой резины, вырезанными из автомобильной камеры, и с куском кожи от языка старого ботинка.

— Вот это да! — сказал Стерлинг, разглядывая рогатку. — Отличная штука. Сделано первоклассно. — (И Бобби, сунув большие пальцы в передние карманы брюк, скромно опустил голову, польщенный похвалой.) — Хочешь попробовать? Пострелять по мишени?

Алиса с нежностью смотрела в окно на них, вышедших в темнеющий двор. Стерлинг прикрепил к дереву клочок бумаги, а Бобби набрал мелких камешков, после чего отмерили дистанцию и стали поочередно стрелять из рогатки.

Но забава кончилась, едва начавшись, и, когда они вернулись на кухню, Бобби был красен и готов расплакаться.

— Она сломалась, — сказал он ей. — Мистер Нельсон слишком сильно натянул, и она сломалась.

— Резина оказалась насквозь гнилая, — объяснил Стерлинг. — Нужно только найти кусок камеры получше.

— Другой я не мог найти, только такой. Очень трудно найти камеру.

— Ну, — сказал Стерлинг, — не думаю, что так уж трудно.

Но голос у него был не слишком уверенный — опасный момент, когда Алиса почувствовала, будто у нее двое детей на руках.

— Ладно, — сказала она, — может, что-то придумаем, во всяком случае, это было хорошее развлечение, пока резина не лопнула. А теперь, Бобби, скоренько мой руки, обед готов.

Он бросил негодную рогатку, почти не показав характера, и побежал мыть руки. Не дулся, и она с гордостью заметила, что в последующие дни не вспоминал о ней, хотя Стерлинг явно забыл о своем обещании найти кусок камеры получше.

Когда до его отъезда осталась всего неделя, она робко сказала, что хотела бы поехать с ним в город, проводить его, — ей представлялась приятная картина: она, улыбаясь, машет ему на прощание, печальная среди веселых возгласов, развевающихся вымпелов и сыплющегося конфетти под оглушительный рев парохода, величественно отходящего от причала, — но он сказал, что все это глупость.

— Только лишняя толкотня и суета на причале. Думаю, чем проще это произойдет, тем лучше.

А потом неожиданно пришел день отъезда, и они простились проще некуда. Завтрак ничем не отличался от всегдашнего, разве что в холле ждали два тяжелых чемодана и портфель, с которым он ежедневно ездил на работу. Да еще, когда они встали из-за стола, он слегка обнял ее и поцеловал в щеку — обычно в присутствии Бобби они никогда не целовались, — а потом, по-прежнему обнимая ее за талию, пожал руку Бобби:

— Ну, дружок. Надеюсь, ты позаботишься о маме, пока меня не будет.

И Бобби ответил:

— О’кей!

Она понимала, что не следует ждать письма раньше чем через две недели, но все равно к концу второй недели стала каждое утро в десять выходить из мастерской и поджидать почтальона. Он появлялся, устало тащась по Пост-роуд, и она беззвучно молила его: «О, пожалуйста, пожалуйста…» — но обыкновенно он проходил мимо их дома; несколько раз он останавливался, чтобы что-то бросить в их ящик (это оказывались счета или реклама), — а однажды знакомый уродливый официальный конверт от «Объединенных инструментов и литья» с чеком в уплату алиментов. На третьей неделе он принес настоящее письмо, но не то, о каком она молила: авиапочтой, с британскими маркой и штемпелем. Письмо было всего лишь от Эвы, сестры, и она была так расстроена, что даже распечатала его не сразу, а позже, в тоскливые послеобеденные часы. Но, прочитав, была поражена новостью: Эва выходила замуж. Пятидесятилетняя Эва, ее всегда такая понятная старшая сестра-командирша, занудливая старая дева объявляла о помолвке с кем-то по имени Оуэн Форбс из Остина, что в Техасе. Было забавно и трогательно, как стеснительно и официально она извещала ее:

«…Оуэн, разумеется, горит желанием познакомиться с членами моей семьи, поэтому мы планируем большую часть свадебного путешествия провести в Индиане, перед тем как обосноваться в Остине. Но меня интересует, можем ли мы перед отъездом повидаться с тобой? Как полагаешь, тебе будет не слишком сложно выбраться в город как-нибудь вечером на следующей неделе, чтобы мы все вместе пообедали в каком-нибудь приятном месте вроде „Коммодора“?..»

Так что в той же, едва ли не в большей степени, чем привязанность к сестре, ею двигали сострадание и любопытство, когда она сняла тем же вечером трубку и позвонила Эве.