Оранжерея - Андрей Бабиков Страница 35

Хотя о какой публикации теперь могла идти речь? «Редакция журнала „Телескоп" настоящим извещает своих подписчиков о том, что ввиду об­щего неопределенного политического и эконо­мического положения республики, не позволяю­щего принимать на себя твердых обязательств, а также крайнего недостатка бумаги, журнал „Теле­скоп" издаваться не будет». Постойте, как так не будет? А долгожданные юношеские стихи Тарле? А обещанная новая порция философских «Изыс­каний» Сумеркина, которые злые языки уже ок­рестили «Происками»? А продолженье детектив­ного романа, которое, как нас уверили в прошлом месяце на странице 99, «следует»? Неужели мы никогда не узнаем, кто на самом деле послал от­равленное письмо доктору Граббе? Вот нелепость: столько лет предаваться умозрительным упраж­нениям, терпеливо сводить воедино, в одну точ­ку, как свинцовые шарики в укромную лунку, все лучи воображения, знаний, писательских навы­ков и, уже водружая шпиль на башню, лишиться вдруг самой материальной возможности (он при­лег на диванчик и укрылся пледом — знобило) выпустить книгу в свет. Впрочем, на худой конец, еще оставались типографии Парижа и Лондона. Вообразим себе новейший биографический словарь: Нелединский... Нессельроде... фон Нефф... Нечаев... Нечай... Нечет.

Нечет Марк Стефанович (род. 1944, Запредельск, о. Гордый), писатель, поэт, переводчик, проф. истории, последний хранитель ректор­ских печатей и перстней. Происходит из рода Марка Нечета-Далматинца, основателя и перво­го ректора (князя) островного государства Малого Каскада.

Окончив курс правоведения, Н. в 1967 г. по­ступает на службу в департамент министерства юстиции, однако уже в следующем году, полу­чив наследство от матери, оставляет службу и целиком посвящает себя литературным заняти­ям. В 1967—1970 гг., известный до тех пор лишь в тесных университетских кружках, Н. выступа­ет в печати с блестящими статьями об искусстве Ренессанса и отечественной истории (в журн. «Sator Агеро» [52], «Сербалина», «Телескоп» и др.). В те же годы выпускает сборник философичес­ких очерков «Абдикация» и книгу стихотворе­ний «Jus primae noctis» [53]. В 1971 г. совершает кру­госветное путешествие в составе антропологи­ческой экспедиции Генри Кларка. Вернувшись в Запредельск, с 1972 по 1975 г. публикует пре­имущественно стихотворные переводы из англ. литературы 17—18 ст. (псевд. Кречет, г-н. N., Ренэ де К. и др.) и завершает работу над диссер­тацией «Искусство картографии при дворе Мар­ка IV». В 1982 г. в изд-ве «Новый Град» выходит его роман «Вид из окна», сочетающий широ­кие историко-философские изыскания с тон­кой стилизацией под литературу эпохи сенти­ментализма и просветительства Этот роман был удостоен главной литературной премии Малого Каскада «Веха» и переведен на ряд европейских языков. В 1984 г. выходит в свет (в изд-ве М. Штерна) его второй роман «Зелье странст­вий», в котором наряду с классическим сюжет­ным построением оказались еще более усу­гублены ярко выраженные в первом романе Н. оригинальные черты: пассеизм, эклектичность формы, смешение жанров и усложненность композиции.

С 1974 г. по настоящее время Н. состоит ор­динарным профессором исторического отделе­ния Запредельского университета. В 1987 г. вы­шло собрание его лекций под общим названи­ем «Тираны и чернокнижники».

2

Последние дни ему отлично спалось — вер­но, из-за дождя. Сновидения охотно распахивали свои павлиньи веера, чего давно уже не бывало. А вот пробуждение отнимало всю сладость меч­ты. Он просыпался с тревожным чувством неуспе­вающего студента в день экзамена. Шестой день подряд лил дождь и гремели грозы, шестой день кряду вода в реке неумолимо повышалась, угро­жая затопить не только фабрики и пакгаузы (уже, впрочем, затопленные), но и нижнюю часть са­мого Града. Необыкновенные происшествия про­изводят и подвиги необыкновенные. «Цирковой силач мсье Жорж вынес из затопленного здания на своих могучих плечах четверых лионских кар­ликов и ученого пуделя Арчи...» Отложим газету в сторону.

Затихшие было с месяц назад беспорядки и грабежи взыграли с новой силой. И уже третий день на Бреге и Вольном полыхали пожары. Пер­выми вспыхнули немецкий рынок и ремонтные мастерские «Шведе, Гольдман и К0». Поджигатели были схвачены береговым патрулем, но отбиты толпой скарнов по дороге в участок брандмайор сбился с ног, гарнизон приведен в боевую готов­ность, министр внутренних дел подал в отставку. Одно только радовало — это что строительство Нижнесальской плотины, похоже, окончательно заглохло: то ли благодаря невиданному наводне­нию, то ли по другой причине...

...Бунты и пожары тоже случались, хотя и ре­же в 1791-м, в 1509-м... В конце прошлого века пьяный разгул трущобных «новоселов» (как го­рожане немедленно прозвали пришлых тавриче­ских люмпенов и привозных гольдмановских ар­тельщиков) на Вольном и Дальнем продолжался три недели. Градоначальника убили пулей в серд­це, мимо Гордого ночью проплывали горящие баркасы и баржи. А совсем недавно, лет пять то­му назад, горела старая верфь на Змеином — два дня не могли потушить. Огонь перекинулся на Владимирские конюшни, Холодная балка выгорела дотла, прямо на улицах можно было встретить дымом пропахших лисиц с опаленными хвоста­ми, а по крышам домов вразвалку ходили печаль­ные пеликаны.

«Я уже давно собрал вещи, дорогой мой. Даст Бог, день-два, и отбудем, — сообщал, вздыхая на стекла очков и протирая их платком, Максим Штерн, издатель. — А что ты решил наконец? Вот как? Понимаю».

Эвакуация. Неприятное, лягушачье слово. Не слово, а один большой зевок (Он поправил под головой тугую кожаную подушку и повернулся на тот бок, на котором лучше думалось.) Лицеи, больницы, приюты, желтый дом, старческие, ин­тернаты, училища, казенные дома, академия ху­дожеств, монастыри, тюрьма. Повсюду звучали то­порные, занозистые слова: транспорт, граждан­ские объекты, полевые госпитали, чрезвычайное положение (между прочим, недурное определе­ние для жизни всякого смертного), резервы, доб­ровольцы, мародеры... Последних, кажется, много больше предыдущих. Несмотря на плотную ки­сею дождя, зарево пожаров было хорошо видно с Градского холма и даже из восточных, водо­сточных, сточных окон его дома, частично за­слоненных мшистой апсидой монастыря Урсу­линок эсхатологический багрец, искусственный венозный закатец. Отметим для себя новое слов­цо (финского, что ли, завоза): полттопулло — бу­тылка с зажигательной смесью. Газеты сообщали, что по улицам Дальнего острова, не таясь, шата­ются толпы пьяных от наживы захребетников и угрюмых профессиональных погромщиков с же­лезными палицами, и кто-то из самых мрачных радиоглашатаев уже поспешил назвать минувшую ночь «Хрустальной». «Хрупкое общественное рав­новесие республики дало роковую трещину. Теп­личный розарий вдруг накрыла мутная волна на­родной смуты. Нас не покидает чувство кине­матографической иллюзорности происходящего. Почва стремительно уходит из-под ног, и вместе с ней проваливается в тартарары все великолеп­ное пятисотлетнее здание островной культуры. Задник ярко освещенной сцены оказался грубо намалеванным на обветшалом полотнище, и вот уже публика, отчаянно работая локтями, покида­ет обреченный зал».