Различия - Горан Петрович Страница 35

Но и это ему быстро надоело. Он снова начал нажимать пронумерованные кнопки на пульте. Раз не получается включить ни одну программу на самом деле, он сделает это в своем воображении. Бросив взгляд на стрелки часов, он вспоминал, что обычно смотрит в это время, и как бы выбирал каналы. То один, то другой. Кинофильм, теннисный турнир, советы фермерам, новости, реклама, мультфильм, баскетбол, политика, ситуация на дорогах, по праздникам сокращенная версия литургии, вечный дерби, народные танцы, большой слалом, викторина, покупки «на диване», интермеццо, сериал, случилось сегодня, новости, ваша реклама, объявления, политика, прыжки в воду, научно-познавательная программа, музыкальная программа, спектакль, кинофильм, скрытой камерой, фестиваль, программа передач, изменения в программе передач, документальный фильм, реклама, новости, политика, реклама, информация об уровне воды в реках, передача о кулинарии или о моде...

Вообще-то, Исайлович жадно поглощал все. Но еще больше ему нравилось переключать каналы. Легкое нажатие подушечкой большого пальца — и с экрана исчезает какая-нибудь неприятная ему физиономия. Нажатие подушечкой пальца — и вялый футбольный матч прекращается в середине первого тайма, намного раньше реального окончания встречи. Нажатие большого пальца — и какая-то слишком уж экзальтированная певица немеет на середине бессмысленного рефрена. Нажатие большого пальца — и... Новое начало. Должно быть, именно поэтому он и любил смотреть телевизор. Из-за того что мог переключаться. Поступать по собственному усмотрению, по настроению в данный момент, даже просто по прихоти. Выносить беспощадные решения без суда и следствия. И каждому говорить в лицо, что о нем думает. Именно так, комментарии были очень важны, они были главной составляющей ТВ-удовольствия.

— Какое мне дело, ты больше не существуешь! — так грубо он однажды прервал президента страны, который принялся было излагать всему народу что-то судьбоносное, даже не подозревая, что его судьбу решает правая рука Исайловича.

— Нет, нет, твое объяснение меня тоже не интересует! — беспощадно убрал он с экрана и президентского оппонента, лидера оппозиции, который был на его месте то ли до, то ли после, как тут запомнить, кто кого и когда сменил.

— Ха, ну что за бред! Ты, брат, ничего не понимаешь! — мог он открыто заявить прямо в лицо какому-нибудь велеречивому доктору наук, знавшему ту или иную проблему исключительно по книгам.

— Э-э, а вот с вами я задержусь на некоторое время... — иногда нежно обращался он к какой-нибудь ведущей, вообще-то не особенно умной, но симпатичной, наслаждаясь ее полным благодарности взглядом.

— А вы, с вами сегодня вечером ни за что, от вас — ни звука, убирайтесь с глаз моих долой... — заявлял он другой, после чего умышленно переключал программу не сразу, а некоторое время прикидываясь, что колеблется, что ждет от нее просьбы, прямо с экрана, не делать этого.

Да, он мог по собственной воле вершить судьбы высокомерных политиков, управлять карьерами неприлично много зарабатывающих спортивных звезд и самовлюбленных кумиров поп-музыки, мог на равных дискутировать со всеми этими умниками, кичащимися своими титулами и званиями, мог одним движением пальца подзывать к себе или отталкивать всех хорошеньких ведущих, дикторов или актрис, которые часами прихорашиваются перед зеркалом только для того, чтобы появиться перед ним... Он мог проделывать все это со своими согражданами, но особенным наслаждением было поступать так по отношению к иностранным программам. Одна только мысль о том, какую работу должны были проделать целые съемочные группы, чтобы добиться безукоризненности сценографии и великолепия костюмов, какие усилия приложены для того, чтобы сообщить ему, что происходит в самой удаленной от него точке земного шара и на что он бросает всего лишь мимолетный взгляд, вселяла в него неповторимое чувство собственного могущества... Он даже мог позволить себе не замечать войн и подписаний мирных договоров, равнодушно отворачиваться от дорожных и климатических катастроф, от тысяч жертв, не обращать внимания на открытие новых небесных тел, комет, звезд, галактик... Сам Господь Бог не может с такой скоростью вызывать к жизни и отменять события... Сам Господь Бог этим своим указательным пальцем, которым он столетиями грозит нам из-за облаков, не может так быстро отрегулировать миропорядок, как может это сделать он, одним-единственным движением большого пальца.

— Нет, этого не может и сам Бог! — предпринял он однажды дерзкую попытку прервать какую-то передачу, в которой актер воодушевленно декламировал псалмы царя Давида, нажал на кнопку и увидел, что попытка удалась, псалмы сменились рекламой, прославлявшей какой-то освежающий газированный напиток. Да, это Исайлович любил больше всего. Чувствовать себя всемогущим. И еще чувствовать, что дистанционный пульт «Самсунга» стал как бы естественным продолжением его руки. Все, что предлагало ему телевидение, стояло на втором месте. Ведь по пятидесяти двум доступным каналам показывали гораздо больше, чем может посмотреть один человек. Среднестатистический человек, но не Исайлович. Он-то уже привык смотреть по каждому из каналов совсем чуть-чуть, а потом связывать разрозненные сегменты в единое целое. С фильмами было гораздо легче, предсказуемость действия была очевидной, обычно ему было достаточно всего нескольких минут от начала или конца, чтобы безошибочно реконструировать все остальное. Да, начало или конец, и все ясно, особенно если речь шла о мелодрамах. Именно они подавали ему идеи для очередной встречи с той самой незамужней дамой. Ему нравилось, чтобы их еженедельные встречи по пятницам начинались или заканчивались, как в кинофильмах. Из них он заимствовал понравившиеся ему сцены. Один раз он позвонил ей в дверь как коммивояжер... В другой раз — как пилот, разыскивающий своего брата... В третий раз он прощался с ней, изображая призванного в армию резервиста, которого отправляют на войну защищать родину... В четвертый — навеки расставаясь, ибо звезда их счастья угасла навсегда. Ему нравилось быть кем-то другим, ему нравилось, чтобы и она всякий раз была какой-нибудь новой женщиной. Иногда он падал перед ней на колени, обнимал ее ноги и умолял любить его, иногда отталкивал, несмотря на ее слезы, и утверждал, что никогда не питал к ней никаких нежных чувств. И при всем этом она всегда была под рукой, жила по соседству, всего в пятнадцати минутах ходьбы вниз по улице. Итак, сценарий и текст он заимствовал из мелодрам. А так как кабельная сеть в ночные часы передавала и порнографические фильмы, некоторые довольно свободные решения он вводил в свой арсенал и оттуда. Его незамужняя партнерша, видимо, не очень часто заглядывала в телевизор и лишь изумленно трепетала, когда Исайлович осыпал ее фразами вроде: «О, любимая, обожаю тебя до умопомрачения, обожаю...» Или когда выдыхал ей в ушко нечто весьма откровенное: «Повернись, сегодня вечером я войду в тебя сзади». Правда, с выпусками новостей было потруднее. Их нужно было постоянно сравнивать, сопоставлять, запоминать различия... Но только до тех пор, пока он не понял, что на самом деле важно только то, под каким соусом подается то или иное событие. Все остальное было одинаково, и именно этот «соус» придавал тот или иной вкус в сущности одному и тому же «блюду». Соотношение счастья и несчастья не менялось веками, несчастье большинства, поделенное на счастье отдельных людей, всегда давало постоянную величину, на которой базировались все остальные пропорции мира. И поскольку Исайлович был силен в бухгалтерии, он уже давно пытался обнаружить эту константу, складывая множество несчастий и небольшое количество счастья и производя деление. Интересно, что результат этого действия всегда колебался в районе пятидесяти двух, плюс-минус сколько-то десятых, но если округлить, то всегда получалось, что на каждые пятьдесят два несчастья приходится одно целое счастье. В том, что кабельное телевидение транслировало ровно пятьдесят два канала, он видел хороший знак, подтверждение своих расчетов. Себя он, разумеется, воспринимал как счастливчика. Пятьдесят две программы — это идеальное количество.