Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания Страница 35

У грузин есть такая традиция – помогать тем, кого власть лишила свободы.

Несмотря на грузинские корни, я почти не говорю по-грузински. И в Грузии никто никогда не отказывался разговаривать со мной по-русски. Иногда, меня, конечно, журили, мол, ты же Жвания - грузин, надо бы тебе выучить язык предков.

Все изменилось в апреле 1989 года, когда армейские части, разгоняя националистический митинг, рубили людей саперными лопатками. Мне говорили: не могли наши солдаты так поступить, не способны они на такое. Я служил в армии и уверен, что даже тогда, задолго до войны Чечне, наши солдаты были на такое способны. Я сам мечтал во время несения караульной службы застрелить нарушителя, чтобы заслужить право на внеочередной отпуск.

Наша часть находилась в Гардабанской низменности, куда при царе ссылали на каторжные работы. Когда мои грузинские родственники узнали, куда я попал, они позвонили моим родителям в Ленинград, чтобы выразить возмущение:

- Как вы могли допустить, чтобы вашего мальчика отправили в гиблое место?!

Они не знали, что я сам попросился на Кавказ, полагая, что попаду в хорошие климатические условия. А попал в болото! Комары размером с мух не давали покоя с апреля по ноябрь! Жабы были настолько наглыми, что залезали в казармы. Вокруг нашей части находились села, населенные курдами и азербайджанцами. И вот я ждал, что, когда буду охранять склад с боеприпасами, какой-нибудь пьяный местный житель попытается проникнуть на объект, чтобы спереть автомат или ящик с гранатами. Ни окрик «Стой! Кто идет?!», ни предупредительный выстрел не произведут на него, пьяного, никакого эффекта, и тогда я не промахнусь! Ба-бах! И на 10 дней поеду на берега Невы. Вот об этом я мечтал - я мечтал убить человека, чтобы всего 10 дней побыть на свободе.

В армии что-то происходит с мозгами. Вроде ты такой же, как на «гражданке», но только «вроде», на самом деле – не такой же. Муштра, несвобода, стычки с сослуживцами, брутальная атмосфера делают свое дело. И ты совсем иначе, чем на «гражданке, начинаешь отвечать на вопросы: «Что такое хорошо?» и «Что такое плохо?». И это в мирное время. Может, тем парням, что разгоняли демонстрантов, тоже был обещан отпуск?

Летом 1990-го в Тбилиси на вопросы, заданные на русском, либо не отвечали, делая вид, что не слышат, либо пожимали плечами. Националисты воспользовались случаем, чтобы указать на русского, на Россию, как на врага. Генералы и обитатели Кремля подарили им козыри. На месте разгона митинга, на проспекте Руставели, у Дома правительства, постоянно кто-то голодал, сидели женщины в черном, наверное, родственницы убитых.

Почти каждый тбилисец состоял в какой-нибудь партии, а партий было больше сотни. Родственники нашли мне несколько номеров самиздатовской газеты «Натли свети» (что в приблизительном переводе – «Луч») Союза коммунистического возрождения Грузии. Я обрадовался тому, что в Грузии, несмотря на разгул национализма, есть неформальные коммунисты, позвонил по указанным в газете телефонам и договорился о встрече с одним из ее издателей. Им оказался мужчина лет 50, типичный городской грузин. Мой облик его немного смутил, он спросил меня:

- А вот ты в черной футболке, в черных штанах, платок черный на шее – у вас форма такая, что ли? Вы все так ходите?

- Нет, конечно, - улыбнулся я. – Я сюда в голубых джинсах приехал, а черные брюки здесь купил. А черный платок на шее - это да, это в честь анархии.

Кстати, те черные брюки, что я купил в Тбилиси, через день носки становились зелено-болотного цвета, но после стирки – опять черными. Мои грузинские родственники уговаривали меня, не показывать окружающим свою косицу («не поймут»), и поэтому я в жару разгуливал с черным платком на шее.

Мы с человеком из грузинского «Коммунистического возрождения» друг друга не поняли. Он не знал даже такого направления – анархо-коммунизм, говорил, что необходимо оправдать Сталина, ведь он построил великое государство… и одновременно сказал, что их организацию уже нельзя назвать коммунистической, поэтому он ее покинул. Я все же рассказал ему, чем мы занимаемся в Питере, подарил несколько номеров «Черного знамени». Мы вежливо попрощались, он дал мне телефонный человека, который, как он сказал, сейчас руководит их Союзом.

Я позвонил, представился, и человек, которого звали Леван, пригласил меня к себе в гости. Мне пришлось ехать в район новостроек, я с трудом нашел нашел нужный дом. Мне открыла худая женщина лет 45, явно не грузинка: волосы и черты лица светлые, веснушки. Появился и хозяин, худощавый грузин невысокого роста, лет 45-50. Он даже больше походил на турка или азербайджанца, чем на грузина – очень темный.

Леван познакомил меня с женой, запамятовал ее имя.

Мы сели за стол. Жена, Левана за стол не села.

- Она немка, мы 20 лет вместе живем, она выучила все наши традиции, - сказал Леван с довольной улыбкой. Потом он положил в рот баклажан, пожевал немного и продолжил:

- Вот ты, Дмитрий батоно, говоришь, что вы – анархо-коммунисты, - он взял в руки «Черное знамя», которое я ему преподнес в начале нашего общения. – Вот перепечатываете Кропоткина. А зачем Кропоткин, Дмитрий батоно?

- Затем, что он теоретик анархического коммунизма…

- А зачем тебе анархический коммунизм? – он старался, похоже, выстраивать разговор в стиле восточного мудреца, загоняя собеседника вопросами в угол.

- Затем, что он показывает, как людям добиться свободы…

- Вообще, зачем коммунизм, когда есть Илиа Чавчавадзе?

- Чавчавадзе – конечно, великий грузинский просветитель, но его идеи имеют слабое отношение к борьбе против капитализма… - меня почти не удивил поворот разговора, я уже понял, что передо мной – тщеславный тип, который решил заняться политикой потому, что тогда это было модно.

- Меня вот все уважают. Обычно я везде хожу с телохранителями… но сегодня я их отпустил… И люди говорили мне: «Батоно Леван! Зачем ты, человек княжеского происхождения, назвал свою партию «Коммунистическое возрождение»? Но тогда, помнишь, Горбачев говорил о возвращении к ленинским нормам, вот мы и назвали… А сейчас отказались от этого названия, сейчас мы называемся Национал-демократический союз Грузии. Газете мы оставили старое название. Вот смотри.

Леван показал мне свежий номер, где на первой полосе был нарисован медведь в буденовке, он стоял на задних лапах за кавказским хребтом и рычал на контуры Грузии.

- Вот пока этот мишка будет, ничего хорошего не будет, гайге (понимаешь)? Мишкой знаешь, кого зовут, - сказал он и подмигнул мне.

В этот момент в комнату вошла жена Левана, которая, видимо, слышала наш разговор.

- Вот вы, Дмитрий - молодой, вам нечего терять, а этот старый хрыч куда лезет? - бросила она. Называть мужа старым хрычом, да еще при госте – совсем не грузинская традиция. Леван до того покраснел, что его голова буквально раздулась, лоб покрылся потом, он бросал злющие взгляды на жену, он просто стрелял этими взглядами. Но немка продолжала: