Компаньонка - Перихан Магден Страница 35

Перед глазами встает картинка: раннее утро, кристально чистый бассейн. Вспомнилось, как его чистят — подбирают каждую соринку, трут, начищают до блеска щетками. А потом, хорошенько сполоснув из шланга, заливают чистейшую воду. Вот бы кто мне так мозги прочистил. Я согласна на потерю памяти. Для чего нужны воспоминания, раз они заставляют страдать?

Бросаюсь в бар, терзаясь противоречивыми желаниями: вот бы никого не встретить по пути, вот бы встретить, кого надо. Опускаюсь на стул у стойки. За стойкой тот умник-бармен, который читал Пруста. С кинозвездой попрощаться не придется? Не увижу в последний раз ее прекрасных коровьих глаз? Как бы мне хотелось, чтобы она протянула мне бумажку с номером своего телефона и сказала: «Мне бы очень хотелось повидаться с вами, когда мы вернемся на родину. Если, конечно, вы не против!» Но я знаю, что она этого никогда не сделает.

А известный писатель и его любовник — их я разве больше не хочу видеть? Разве я не собираюсь как ни в чем не бывало извиниться за грубости, которые наговорила прекрасному нарциссу?

Я ведь должна попросить прощения еще и у Капитана. И что? Он от этого лучше не станет.

Какая все это чушь! Почему я занимаюсь такой ерундой? Для полноты картины надо еще с Мэри Джейн дружбу наладить на прощание!

Мэри Джейн: меня трясет от этого имени, как подопытное животное от разряда тока. Мэри Джейн: тупая ледышка, оплот заурядности.

И сейчас она с ним. С ним! Она и ей подобные всегда будут предпочтительнее для мужчин, чем такие, как я. Их заурядность будет воспеваться как способность создать покой и уют. «Разве жизнь сама по себе не утомительна? — спрашивают они. — Пусть хотя бы наши женщины нас не утомляют! Пусть не нарушают наше душевное спокойствие своей неуравновешенностью! Мы не хотим спектаклей и шоу, мы хотим покоя! Самого обычного покоя. Чтобы никто нас никогда не трогал и не лез в душу».

— Еще виски, пожалуйста.

— Конечно. А закуску дать?

Вопрос задан мягко и вежливо, но я уверена: официант понял весь ужас и позор моего положения.

— Знаете, я ничего не ела с утра. Вы можете сделать мне бутерброд?

— Конечно, с чем вы хотите?

Заказываю два бутерброда. Когда ты голодный, страдать от любви тяжелее. А эти бутерброды станут подъемным краном и вытащат меня из моего болота. Но я такая голодная, что не могу дождаться, пока их сделают. В баре есть чипсы, попкорн, соленые орешки, маслины, сырая морковь… Прошу все, что есть. Бармен с улыбкой расставляет снедь передо мной. С жадностью принимаюсь жевать.

Запиваю все колой, колу — второй порцией виски.

Сижу спиной к двери. В бар кто-то входит. Гадаю, кто же это, едва не разрывая себе сердце. Возможно, это Дональд Карр. Или — принесли мои бутерброды. Нет! Ни то, ни другое. Рядом со мной возникает девчонка.

— Пошли за стол.

— Мне и здесь хорошо.

— Пожалуйста, не обижай меня.

— Хорошо, — говорю я покорно. Взяв горстку фисташек и пустой стакан из-под виски, сажусь, куда она показывает.

На ней рубашка, которая, как она говорила, была на ее отце в день самоубийства, с короткой юбкой. Усевшись на пустой стул, она принимается краешком конверта, который держит в руках, чистить грязь из-под ногтей. Ноги у нее такие белые и худые, что меня охватывает невероятное чувство жалости к ней. Бедная маленькая девочка на тоненьких ножках, я не смогла беречь тебя, не смогла подружиться с тобой.

— И зачем я только взяла сюда этот стакан? Лучше закажу еще выпить. Ты чего-нибудь хочешь? — спрашиваю я.

— Это которая по счету порция?

— Третья.

— Тебе же вредно пить больше двух…

— Со мной все в порядке. Не беспокойся, малышка.

Стоит мне выпить виски, как я становлюсь похожей на размокший от молока тост. Вот они, минуты мягкости и оптимизма. С третьей порцией виски, слава богу, приносят и мои бутерброды. С воодушевлением набрасываюсь на них. Ужасно хочу есть.

Говорю ей с набитым ртом: «Давай сейчас пойдем и сопрем афишу про карликов-акробатов. А что, в самом деле, она существует? На этом шикарном корабле может быть такая трагичная афиша?»

— Ты пьяна, — вздыхает она, а голос ее почему-то постепенно удаляется. — Ты пьешь и несешь чушь, потому что тебе в голову засела эта гадость, и ты страдаешь из-за нее.

Откладываю один бутерброд на тарелку.

— Я бродила по кораблю и случайно увидела, как горничные убирали каюту Дональда Карра. Я разговорилась с ними. Смотрю — а мусорная корзина у этого дурня полна каких-то бумажек. Знаешь, ведь о человеке можно узнать все, если порыться в его мусорной корзине. Обожаю рыться в мусоре… Так вот, порывшись в его корзине, нахожу там разорванные листки бумаги. Запихиваю их в карманы, возвращаюсь к себе в каюту, питая надежду прочитать отрывки его нового романа, ожидая найти прекрасное сокровище. Но ждал меня только образчик уродства. Собственно, что еще можно было ожидать от такого человека. Каждое его слово — позор! Когда я читала, то краснела при мысли, что мы живем в окружении таких уродов.

Нечеловеческое любопытство мешает мне соображать. Я слишком хорошо знаю, что меня ждет катастрофа. Но, несмотря на всю проницательность и появившуюся с годами интуицию, я так и не научилась защищать себя. Я совершенно безоружна перед людьми, которых я люблю.

— Нет, ты только ничего не подумай! Это эротические наброски, написаны несколько раз начерно! Там все про любовь, но любви-то я в них никакой и не увидела. Обычное дерьмовое порно, как из сети! Допустим, ты так низок, чтобы это писать, но если ты продолжаешь работать над таким черновиком, чтобы сделать его совершеннее… Не знаю, каким извращенцем нужно быть.

Она говорит мне все это с ненавистью, нервно заламывая руки. Ее глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются. В том уголке моей души, где таятся самые заурядные и тайные мысли и чувства (я, правда, была уверена, что во мне, правильной и хорошей, такого уголка нет и быть не может!), теплится надежда: может, гадкое порно-письмо адресовано мне?

Она сует мне обрывки листов.

Бумажки дрожат у меня в руках:

До сих пор вспоминаю, как той ночью, когда твоя грудь была у меня во рту, твои светлые волосы волной покрывали сосуд, вздувшийся у тебя на шее.

Той ночью, когда ты смотрела на меня и говорила: «Еще, еще»…

Той ночью, когда голова моя кружилась от твоей неги и стонов…

Той ночью, в той постели была любовь.

Не могу забыть мгновений той потрясающей ночи:

Ты, глядя в глаза мне, тогда сказала: «Давай займемся любовью»…

Как вились твои светлые волосы, пока грудь была у меня во рту…

Растворяясь в прекрасных отрывистых стонах, помню, как бился сосуд на твоей шее… Милая, той ночью, в той постели была любовь.